Джоди Линн Андерсон - Искра в ночи [litres]

Кажется, каждый раз, когда я думаю, что все устроится, и в жизни какое-то время не будет никаких изменений, что-то непременно меняется. То, чего я боюсь больше всего, в итоге все-таки не происходит, но происходит что-то другое.

Я не хочу забегать вперед. Я все объясню, просто я устаю даже от того, что сижу и пишу.

По прошествии месяца после той злополучной поездки в Саутгемптон я ходила повсюду словно одурманенная. Конечно, родители были довольны, что я дома, а не где-то на другом конце света, с тобой. Но больше всего им хотелось, чтобы я была счастлива, и мама почти каждый день приходила ко мне в комнату, гладила меня по голове, болтала о том о сем и пыталась хоть чем-то меня заинтересовать. Она опять начала приглашать в дом друзей – поиграть в карты и на обеды – и проявляла живой интерес к бизнесу, изучала бухгалтерские книги и просила папу подробно рассказывать ей о том, как проходят его дни в конторе.

Теперь она регулярно выезжает в Лондон на целый день, чтобы сделать покупки и просто погулять, и несколько раз она уговорила меня поехать с ней. Сейчас, уже задним числом, я понимаю, что все время думала о Джеймсе. Надеялась, что увижу его. Но Лондон – большой город, и странно было бы рассчитывать на случайную встречу.

Однажды я решила сходить к лесному домику. В глубине души я ждала и надеялась, что Джеймс все еще будет там. Я подошла тихо, чтобы застать его врасплох, но эта предосторожность была излишней. Забавно, как быстро дом, где никто не живет, возвращается в состояние заброшенности. Внутрь завалились какие-то палки и листья, пол покрывал толстый слой мусора. Часть крыши опять обвалилась. И, похоже, вернулись пауки. Было вполне очевидно, что Джеймса здесь нет уже несколько недель, возможно, с той ночи, когда я велела ему уйти.

Все получилось, как я хотела, но я почему-то не чувствовала никакого удовлетворения.

Жизнь потихонечку пришла в норму. Я ездила с мамой в Лондон, допоздна работала на фабрике, в конторе, и ходила гулять. Я уже становилась счастливее, даже тогда.

Я думаю, люди правы, когда говорят, что время приглушит любое горе. Я не согласна, что время лечит , но, возможно, оно помогает нам прятать боль от потери все глубже и глубже, чтобы у нас появились силы жить дальше. Я начала вновь находить удовольствие в том, чтобы ходить в кино или читать, лежа в траве.

Так продолжалось вплоть до зимы и уже превратилось в рутину: работа, дом, Лондон. Между делом я убедила себя в том, что мне не особенно-то и хотелось поехать в Америку. И если быть совсем честной, Бет, я принялась уговаривать себя, что ты никогда не была мне такой уж хорошей подругой. Я составила в уме целый список твоих слов и поступков, когда ты меня подводила. И так продолжалось несколько месяцев.

А потом, когда я меньше всего этого ожидала, все опять изменилось.

Когда мы ездили в Лондон, мы всегда выходили в Южном Кенсингтоне, неподалеку от Британского музея. Вот почему я всегда думала о Джеймсе и его воображаемой знаменитой семье. Я не раз подходила к музею и топталась у входа, пока мама ходила на примерку к портнихе или еще на какую-то важную встречу. Я стояла у входа и представляла себе все эти кости и раковины в витринах, но никогда не заходила внутрь. Я представила себе людей, о которых Джеймс мне рассказывал столько всего интересного. Это было похоже на воспоминание или на светлый сон.

Мы встретились с Джеймсом в начале мая. Я снова топталась у входа в музей, а потом вдруг сказала себе: что я, как дура, стою на ступеньках и не захожу внутрь?! Я увидела его сразу, в главном зале, он стоял рядом с огромным чучелом слона. Держал в руках большую коробку и беседовал с охранником о погоде. Такой высокий, такой уверенный, словно теперь его страшные шрамы стали невидимыми, даже для него самого.

Я ошеломленно застыла и уже собралась тихо ускользнуть, но тут он обернулся и увидел меня.

Он подошел прямо ко мне и протянул руку.

– Ленор, – сказал он. Мне не понравилось, что он назвал меня не по фамилии, как я привыкла.

Он был таким собранным и спокойным, а я нет.

– Что привело тебя в музей? – вежливо спросил он, и ничто в его голосе не указывало на прошлое. Он его преодолел и забыл.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

Он опустил взгляд на коробку, которую держал в руках.

– Я готовлюсь.

– К чему?

– К экспедиции. В Индонезию. Я тебе говорил, помнишь?

– Да?

– Нам одобрили финансирование.

– И надолго ты едешь? – спросила я, пытаясь не выдать смятения, потому что, конечно же, я всегда думала, что это ложь.

Он как будто смутился, и это было единственным признаком, что его взволновала наша случайная встреча.

– На пять лет, – сказал он и улыбнулся, словно извиняясь. – Нам нужны результаты, и ехать на меньшее время нет смысла.

– Музей через десять минут закрывается для посетителей, – сообщил охранник в пространство, искоса взглянув на нас.

Мы стояли в неловком молчании и смотрели друг на друга, и я уже собиралась извиниться и уйти, но тут он улыбнулся.

– Хочешь познакомиться с моими родителями?

Как ты, наверное, уже догадалась, Бет, и догадалась быстрее меня, его родители – известные натуралисты, как он и говорил. Он провел меня в пыльные служебные помещения и представил меня родителям. Его отец – невысокий, в очках. У матери кудрявые каштановые волосы, темно-карие глаза и острый взгляд. Как оказалось, Джеймс очень похож на нее. Было странно увидеть почти точную копию его лица.

Они были приветливыми, дружелюбными, а разговор – оживленным и непринужденным. Когда он представил меня, они отозвались: «О, так это Ленор». Как будто они много слышали обо мне, но не знали о нашей размолвке.

А потом, хотя музей уже закрылся, Джеймс спросил, не хочу ли я посмотреть выставку, над которой его семья работала все эти годы, и мы пошли в тускло освещенный зал с чучелами грызунов и редкими раковинами и камнями.

Наверное, еще год назад я сочла бы этот зал самым скучным в музее, но благодаря энтузиазму Джеймса это все казалось волнующим, интересным и… даже не знаю, как объяснить… как будто значило гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. Под этими глупыми раковинами тянулась долгая линия времени. В рассказах Джеймса история мертвых окаменелостей превращалась в живую историю людей.

Было уже очень поздно, и мне надо было вернуться к маме. Джеймс проводил меня к выходу. Я никогда не забуду, как в лучах заходящего солнца сверкала река, и он пожал мне руку, а потом обнял меня, и мы попрощались.

– Так, значит, тебя не посадят в тюрьму? – поддразнила я, пытаясь обратить все в шутку.

Он покачал головой.

– За мной никто не приходил. Я так думаю, им меня жалко, – сказал он, указав на свое лицо. – В любом случае скоро я уеду.