Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

– …Самое время уходить. Совсем распоясались… – донесся до меня притворно негодующий голос.

Потом огни, кричащие люди – вся эта свалка – стали приближаться ко мне.

Появился и Марк с расползающимся по рубашке пятном. Пошатываясь, он выбежал из темноты, но тут же упал, споткнувшись о брошенный стул, свалившийся прямо перед ним. Стратос, конечно же, попал бы в него, если бы не Ламбис. Пробравшись сквозь поверженные металлические столы, он успел толкнуть Стратоса, и оба сцепились, раскидывая вокруг себя садовую мебель: трещали сучья тамариска, слышались тяжелые удары по стволам деревьев. Грохнулся пифос с гвоздиками; Стратос, который и в потемках хорошо ориентировался на своей территории, отскочил, а он покатился Ламбису под ноги как раз тогда, когда критянину наконец удалось вытащить нож.

Ламбис, схватив нож, хотел пнуть катящийся горшок, но оступился и, страшно ругаясь, упал, запутавшись в гвоздиках. Марк успел за это время подняться и, пошатываясь, пробирался через заграждения из столов на голос Ламбиса. Вокруг виднелись фигуры людей, наблюдающих за перипетиями схватки.

Стратос не стал долго думать. Он, должно быть, увидел Тони, услышал мотор «Психеи» и решил, что лодка готова и ждет. Своей мощной рукой он раздвинул ветки тамариска и с ножом наготове понесся к воде.

Он, конечно, пострадал в схватке, я сразу поняла, но это как будто не сказалось на скорости его последнего рывка к свободе. И тут он увидел меня, согнувшуюся у кнехтов прямо у него на пути, и в тот же самый миг понял, что «Психеи» нет… а каик был тут. Стратос ненадолго замедлил бег, всего на мгновение.

Он замахнулся ножом: то ли на меня, то ли на веревку, я так и не узнала, потому что с воплем, как бешеный терьер, на него откуда-то из темноты налетел Колин и вцепился в руку с поднятым ножом – руками, ногами, зубами.

Это немного задержало критянина. Он с размаху ударил мальчика свободной рукой, смахнул его с себя, как бык смахивает муху хвостом, – и вот этот бешеный бык ринулся уже на меня, вниз, к самому краю скалы.

Я подняла веревку, которая все еще оставалась у меня в руках, и она попала ему под ноги, захлестнула за голени.

Я никогда не видела, как человек падает вниз головой. Он, казалось, просто нырнул – и растянулся на камнях, задохнувшись в крике.

А тут еще, откуда ни возьмись, Марк обрушился на него, как вратарь, хватающий мяч, перевернулся вместе с ним и, когда нож у того выпал, не слишком уверенно поднялся на ноги.

– Вот вам и еще один, – с усмешкой сказал он, повалился на бесчувственное тело критянина и потерял сознание.

В каюте каика было очень тесно. Здесь были: Марк, довольно бледный и заново перебинтованный, я – в штанах Колина и необъятном свитере Марка, как битник после бурной ночи, Ламбис – несгибаемый, сосредоточенный и все еще распространяющий экзотический запах гвоздик, Колин, со свежим синяком на щеке, чувствовавший себя немногим лучше Марка. Это – команда. А за крошечным столом каюты сидели староста Айос-Георгиоса и трое деревенских старейшин, старики, облаченные в пышные критские античные костюмы, в которых, как я подозревала (по скорости, с которой они прибыли на место действия со всеми застегнутыми пуговицами), они спали. Они были нашими судьями – лорд-мэр и ассизы [47] Ассизы – члены выездного суда с участием присяжных. , в то время как снаружи, в кокпите, на комингсе двигателя и на скалах расположилась масса присяжных – все мужское население Айос-Георгиоса.

Четверо отвели Стратоса в гостиницу и охраняли его. Тони воспользовался общим переполохом. Хотя к этому времени большинство лодок, привлеченные страшным шумом и мельканием света в гостинице, шли к нам из залива, ни на одной из них не было мотора. Так что Тони улизнул с превеликой легкостью и, как сообщили, со всей наличной выручкой гостиницы, а также с порядочным количеством собственных пожитков. Говорили, поймать его нетрудно…

Но я серьезно усомнилась в этом. Хладнокровный Тони, наделенный талантом держаться подальше от неприятностей, на хорошей лодке среди просторов Эгейского моря мог отправиться куда угодно. Хочешь – выбирай берега Европы, хочешь – Африки или Малой Азии… Но я ничего не сказала. Нам самим прежде всего надо было вызвать к себе сочувствие и внимание.

Нам, четверым, не потребовалось много времени рассказать свою историю. Мы не опустили ничего, вплоть до мельчайших подробностей смерти Джозефа. По этому поводу были печальные взгляды и покачивания головой, но я видела, что в основном общественное мнение на нашей стороне. Было очевидно, что преступления, совершенные Стратосом, мало что сами по себе значили для этих людей, и к нам было бы, возможно, другое отношение, если бы, руководствуясь личной местью, мы оказались причиной смерти самого Стратоса, что бы он там ни совершил. Но смерть Джозефа – турка, и турка из Ханьи, – по-видимому, совсем иное дело. А что до бедной Софии, которой уже достаточно было перенести публичное разоблачение родного брата, – для нее, наверное, было милостью Божьей, что она теперь как вдова снова могла быть свободной женщиной и христианкой. Она даже могла – слава Христу – причаститься сегодня же в пасхальное воскресенье…

Остальное не представляло трудностей. Когда Стратос позднее пришел в себя и ему предъявили факты: обнаружение драгоценностей на его участке рыбной ловли, убийство Александроса (тело его в самом деле нашли погребенным в поле у мельницы), отступничество Тони и, наконец, смерть Джозефа, он выбрал для себя самое легкое – рассказал историю, которая в основном казалась похожей на правду.

Он и Александрос не были (как предполагала версия Колина) ворами, а в течение нескольких лет являлись партнерами по «малине», скупщиками краденого. Тони был у них помощником и связным. Стратос – владелец ресторана, честно зарабатывающий деньги, имел надежное «прикрытие», а с Александросом у него как бы не было ничего, кроме дружбы как с соотечественником. И эта «дружба» имела совершенно естественное объяснение, потому что Александрос тоже был критянином, жителем Анохии, деревни, находящейся за византийской церковью. И дела у них шли некоторое время хорошо, пока не произошло крупное ограбление Кемфорд-хауса.

Но Стратос обладал хорошим чутьем бизнесмена: еще задолго до ограбления Кемфорд-хауса он решил прикрыть дело и приступил к реализации своих активов, чтобы, так сказать, законно уйти с нажитым «состоянием» на покой в свою родную деревню, Александрос, для которого было нежелательно прекращение чрезвычайно выгодного партнерства в момент его наиболее высокого взлета, стал всеми силами сопротивляться уходу Стратоса. Начались бесконечные споры, в самый канун отъезда Стратоса дело дошло до серьезной ссоры: Александрос решился на прямые угрозы, которые, конечно, вовсе не собирался осуществить. Но неизбежное произошло: амбиции схлестнулись, дошло до ножей, и Александрос остался умирать в глухой аллее по крайней мере в двух милях от ресторана, а Стратос и Тони как ни в чем не бывало сели в тот же вечер на самолет в Афины, билеты на который у них были заказаны за шесть недель.