Людмила Феррис - Синдром выгорания любви

— А как шастали-то?

— К кровати подходил, нагибался и смотрел, смотрел молча.

— Так ничего и не сказал?

— Приходил и молча смотрел. Не надо мне вашего снотворного.

К концу второго часа Юля еле стояла на ногах, перед глазами, словно в тумане, проплывали размытые голые старческие тела — дряблые, сухие, плохо пахнущие, обвислые животы и груди. Она их мыла, мыла до головокружения и темноты.

— Ты обалдела, что ли? Напугала меня! — над ней наклонилась Кристина. Юлька почувствовала резкий запах нашатыря и поняла, что она лежит на кушетке в подсобке.

— Что это было?!

— Отключилась ты в бане. Закончила бабок мыть и поползла по стенке, я тебя только подхватить успела. Отлеживайся, это ты с непривычки. Старухи намытые сейчас спать будут.

— Да не, по инструкции я сегодня.

— Лежи, тебе говорю!

Юля закрыла глаза. Интересно, что имела в виду Глафира, когда говорила о том, что к Паше приходил убиенный Гулько? Этого просто не может быть!

Какое-то смутное ощущение промелькнуло у нее в голове и тут же исчезло. Она вспоминала свой вчерашний разговор с Кларой Андреевной и не переставала удивляться, сколько в этой женщине внутреннего достоинства.

— Мне кажется, мой рассказ не был интересным. В тюрьме, где я сидела, было много более ярких историй. Кто-то из женщин киллера нанимал, кто-то травил мужа крысиным ядом, так их дома доставали. Еще неизвестно, кто палач, а кто — жертва. Мне больше не хочется ничего вспоминать, извините. Я просто была в таком напряженном, взведенном состоянии — дочь все время болела, я не работала, словно бежала по кругу, как загнанная лошадь. Вот и сошла однажды с дистанции, сорвалась.

— Вы смогли с этим справиться, начать с чистого листа. Вы ведь тогда ребенка ждали.

— Прошлое всегда со мной, — она дотронулась до груди, где находилось сердце. — Отсюда ничего не выкинешь. Дочь уже в тюрьме родилась. Ей пришлось много пережить. Сейчас у Нани своя семья, она взрослый человек.

— Нани? Это такое грузинское имя? Почему грузинское?

— Нет, я очень хотела ее Наташей назвать, а в тюрьме записали Ниной, поэтому дочь зову Нани, и Наташа и Нина, она к этому странному имени привыкла.

— Странному? — Юлька удивилось. — Красивое имя, напевное такое, не то что у меня — коротко и сердито: Юля.

— Хорошее у вас имя, главное ведь человек, он имя содержанием наполняет.

— Клара Андреевна, может, мой вопрос покажется бестактным, но зачем Прасковья Щукина вам рассказала о свидании вашего мужа? У нее что, своего мужа не было? Или не было других дел?

— Муж у нее был, и сын был. Понимаете, когда муж изменяет жене, то об этом знают все, а жена узнает последней. Мне кажется, это в корне неправильно. Мы с Пашей приятельствовали, если можно так сказать.

— Она была вашей близкой подругой? Обычно близкие подруги способны на такие поступки.

— Нет, у меня не было подруг. У меня был только Саша. Паша была моим парикмахером, а в парикмахерской женщины всегда болтают лишнее. Думаю, что ее ученица могла поделиться, или Паша сама услышала, оказалась свидетелем разговора. Она, наверное, как-то об этом узнала. Паша просто хорошо ко мне относилась.

— И все-таки, как она узнала?

— Да не интересовалась я. Зачем? Мне не важно, кто Паше об этом сказал, важно, что это было правдой. Не каждая женщина в силах перенести известие об измене. Сразу сходишь с ума от горечи, униженности и одиночества. Сказать, что это шок, — ничего не сказать. Я в состоянии шока находилась несколько дней. Как сложилось, так и сложилось, уже ничего не вернешь.

— Юля, ты спишь? — Кристина оторвала ее от воспоминаний. — Бабка орет в шестой, памперсы надо ей поменять.

Юлька, как робот, заученными отработанными движениями взяла памперс.

— Сейчас иду!

«Вот, Сорнева, и ты дожила, баня вредна для твоего здоровья. А говорят, что в бане смываются все грехи. Сколько же грехов она сегодня смыла? Теперь ты знаешь, что ихтиоз — старческое шелушение кожи и как мешает пожилому человеку старческий зуд. Хоть бы тебе эти знания не пригодились».

Наши дни

Когда мать Надежды Метели умерла, женщина поняла, что у нее появился шанс устроить свою личную жизнь. Человек не остров, он не может быть один, даже если очень любит свою работу. Работа спасает только на короткое время, а потом опять наступает глухая тоска. «Мне грустно и легко, печаль моя светла», — она цитировала красивую фразу Пушкина и понимала, что ее тоскливое состояние усугубляется одиночеством, захлестывает чувством никомуненужности. Раньше, даже ночью, она нужна была больной матери, а теперь ее терзали сожаления о потере и покинутости, но брать к себе мамину сестру, тетку Глашу, Глафиру Сергеевну Юшкову, она не собиралась. Тетка была настойчива, навязчива в своих претензиях, страдала сахарным диабетом и другими хроническими заболеваниями и мечтала, чтобы племянница взвалила на свои плечи уход за ней.

— Надя, я тебе ведь квартиру по завещанию отписала, у меня никого, кроме тебя, нет, но плохо мне одной, пойду в кухню да забуду зачем.

— Тетя Глаша, я в своем возрасте забываю, зачем на кухню захожу, что про вас говорить?!

— Таблетки забываю пить, а мне без таблеток никак. Ты бы мне вовремя таблетки давала да давление мерила.

— Я же на работе целый день, тетя Глаша, какое давление!

— Утром бы пораньше померила. За матерью ты вон как долго ходила!

Надя подумала, что именно поэтому она не хочет больше ни за кем ухаживать, потому что силы после мамы закончились и взваливать на себя новую обузу она не собирается. В сказку про квартиру Надя не верила, тетя Глаша была женщиной жадной, копейку считающей, поэтому вот так «отписать» племяннице квартиру на тетку было не похоже. Надя звонила тетке через день, а заходила раз в неделю. Тетка была всегда недовольна.

— Хлеб черствый купила, глаз у тебя, что ли, нет?

— Свежий хлеб, еще теплый брала.

— Свежий хлеб вреден, — ворчала тетка.

— Тебе не угодишь.

Однажды, когда Надя принесла ей продукты, обнаружила, что холодильник уже наполнен.

— Не поняла! А почему ты мне не сказала, что тебе продукты принесли?

— Я сама не знала. Пришли из социальной службы, сказали, что теперь мне будут продукты приносить. Раз у меня родственников нет, — тетка поджала губы. — Государство за мной будет ухаживать.

— Это правильно. Детей у тебя нет, я вон сколько за матерью ухаживала.

— Государству квартиру перепишу. Вон хоть социальному работнику!

Капризы тети Глаши племяннице совсем не понравились, квартира у тетки была хорошая, «сталинка», полученная еще в прошлом веке. Надя очень бы хотела унаследовать такую квартиру и продать ее не раздумывая.