Геннадий Сорокин - Смерть со школьной скамьи

— Конечно, поедем! Валерик, собирайся! И не смотри так заговорщицки на Андрюшу. Ему тоже в город надо.

А я-то бы как раз остался! Отменная еда, коньячок, улыбчивая симпатичная официантка, свежий воздух, белки — на кой черт мне ваш город сдался? Мне завтра не на работу. Могу я хоть раз в жизни отдохнуть в райском местечке?

Журбина и Валерик вышли в холл. Я вылил остатки коньяка в рюмку, залпом выпил, зажевал веточкой салата и побрел на выход.

Микроавтобус довез меня до дверей общежития.

— Андрей Николаевич, — помахала мне вахтерша из своей загородки, — ты откуда такой веселый возвращаешься? На дне рождения, что ли, у кого был?

— Мне, тетя Наташа, квартиру дают! — не подумав о последствиях, сказал я.

— Да ты что! — Она бросила все дела, вышла ко мне. — Когда дают?

Начав похваляться шкурой неубитого медведя, я уже не мог остановиться.

— В августе получу ключи от однокомнатной квартиры. Если к тому времени женюсь и представлю в жилищную комиссию справку, что моя супруга беременная, то дадут сразу двухкомнатную.

— Поздравляю, поздравляю! — Тетя Наташа вернулась к себе в закуток, стала названивать кому-то по телефону.

«Нет ли у нее взрослой дочери? — подумал я, поднимаясь по лестнице. — Слишком уж активная она стала после моих слов о квартире. Того и гляди вечером сватов зашлет».

Новость о получении мной отдельного жилья распространилась по общежитию со скоростью пала сухой травы в расплавленной знойным летним солнцем степи. Уже вечером, в туалете, мужики шутили:

— Андрей Николаевич, как переезжать будешь, позови — поможем вещи таскать!

Я смеялся вместе с ними. У меня вещей — в два чемодана поместятся. Вся мебель в комнате — казенная. Для переезда мне вполне хватит «уазика» с райотдела.

В воскресенье я пошел на завод принять душ, а на обратном пути зашел попить чаю в хлебопекарный цех. В дневную смену работала бригада Воронова.

— Квартиру, говорят, получаешь? — спросил бригадир. — Я, помнится, до первой квартиры десять лет вчетвером в общежитии прожил. Теснотища — не повернуться! Если дети сели уроки делать, то ни телевизор включить, ни с женой поругаться.

— Такая же история была! — присел к столу кривой грузчик Николай. — Только я у тещи жил в двухкомнатной квартире, а с нами еще бабка жила, тещина мать, и вторая дочка с мужем. Шесть лет с женой на полу на матраце спали — кровать негде поставить было.

По команде Воронова рабочие ушли в цех. Остались я и Антипов.

— Как у тебя дела с алиментами? — спросил я.

— Все нормально, я к ней жить перебрался.

— Ничего себе! Ты же не хотел ребенка признавать?

— Оказывается, не беременная она вовсе, а все разговоры про алименты завела, чтобы меня к себе пристегнуть. А я не против! Без ребенка она женщина вполне сносная.

Пока я был на заводе, на проходной заступила дежурить Людмила Анатольевна.

— Андрей Николаевич! — подозвала она меня. — Помнишь, перед Первым мая твоя знакомая приходила: светленькая такая, с шестью пальцами? Нашли, кто ее убил?

— Нашли, — неохотно ответил я.

— Андрей Николаевич, это, конечно, не мое дело, но ты присмотрись к Оксане Самохиной — она очень порядочная девушка. Хозяйственная, спокойная, работящая. Женишься на ней — беды знать не будешь: обстирает, обед приготовит, за детьми присмотрит, в квартире порядок наведет. Сейчас, как разговоры про твою квартиру пошли, к тебе же все наши свиристелки прибегут! Ты на них внимания не обращай, у них еще ветер в голове, а к Оксане присмотрись.

Хозяйственная Оксана заглянула ко мне в тот же день.

— Я в прошлый раз график с собой унесла. — Она вернула составленное для практикантки расписание моих свободных дней в мае. — А окно-то у тебя до сих пор немытое стоит.

— Пускай стоит. Новые жильцы в августе отмоют и шторы повесят.

Практикантка тоже пересмотрела свое отношение ко мне.

— Андрей, — она сразу же перешла на «ты», — у меня мама в поликлинике работает. Я могу съездить домой и привезти справку, что я беременная. Нас распишут за две недели, и тогда ты получишь двухкомнатную квартиру. Андрей, у нас же были хорошие отношения. Там, в парке, я неправильно себя повела, но, я думаю, еще не поздно все исправить.

«За кого она меня принимает? — невесело размышлял я, вглядываясь в ее красивые глаза. — Если я на ней женюсь и пропишу ее в своей квартире, то ровно половина моей жилплощади станет принадлежать ей. На кой черт мне с первой встречной вертихвосткой своими квадратными метрами делиться?»

— Спасибо за предложение, Лена. Я поживу в однокомнатной.

В понедельник у меня была Калмыкова. Она разговаривала со мной, как с мужем, который загулял, ушел к случайной женщине, но вовремя одумался, бросил пьянствовать и через знакомых передал предложение помириться.

— Лариса, я предлагал тебе жить вместе, вот в этой комнате. Ты не согласилась, а теперь я не согласен. Раньше надо было думать, а не выжидать у моря погоды.

В этот же понедельник меня вызвали в отдел кадров.

— Хитер ты, братец! — Кадровик крепко, по-мужски пожал мне руку. — Из горисполкома пришел запрос на тебя как на молодого специалиста, нуждающегося в жилье. Ты где такой блат заимел, а? Получишь ключи — зови на новоселье, будем углы обмывать.

До среды неделя пролетела, как во сне. Литвиненко не напрягал с работой, при нем суббота была объявлена выходным днем. Все незамужние девушки в общежитии, едва завидев меня, приветливо улыбались. Даже молоденькие телетайпистки в райотделе, прежде в упор не замечавшие меня, стали находить предлог заглянуть в наш кабинет, переброситься со мной парой слов.

Единственным неприятным событием была жалоба от гражданки Соколовой о применении к ней незаконных методов дознания. В своей жалобе беременная Татьяна писала, что я и Матвеев били ее по щекам и животу, заставили раздеться догола в присутствии мужчин. Мы с Серегой написали объяснения, что, мол, пальцем Соколову не тронули, снимать с себя нижнее белье не заставляли.

Сотрудник инспекции по личному составу, занимавшейся рассмотрением жалобы, заверил нас, что в течение недели подготовит заключение служебного расследования, в котором укажет, что факты применения насилия к Соколовой не подтвердились. Иного решения мы не ожидали. По существующим внутренним правилам показания преступников о применении к ним незаконных методов физического и морального воздействия априори считались наглой клеветой и оговором. Переломить ситуацию в пользу жалобщика могли показания свидетелей, заслуживающих доверия, или следы избиения на теле задержанного. Ни свидетелей, ни синяков у Соколовой не было. От показаний ее папаши-алкаша в инспекции не глядя отмахнулись.