Геннадий Сорокин - Смерть со школьной скамьи

— Оцени как профессионал. — Валентина Павловна протянула мне новенький паспорт.

Я раскрыл его. Паспорт был выписан на имя Жердевой Валентины Петровны, 1928 года рождения. Следов переклейки фотографии, подчисток и исправлений я в нем не нашел. Штампы прописки-выписки были в порядке.

— Этот документ подозрительно новый. Его надо оставить на солнце на денек-другой да потаскать в кармане, чтобы слегка обтрепался. Кстати, вы в чем собираетесь ехать? Надо надеть что-нибудь затрапезное, какой-нибудь поношенный плащ, на голову берет.

— Ненавижу беретки! Их только старухи носят. Лучше платочек надену.

— Никаких платочков! Берет в стиле «прощай, молодость!» — самое то. Валентина Павловна, готовьте багаж. Все лишнее — за борт!

— У меня норковая шапка практически новая. Себе не заберешь?

— Шапка какая, женская? Придется выбросить. Вот кто-то подивится, когда найдет! А это что, финские зимние сапоги? В Ташкенте в меховой обуви не ходят, придется оставить. Жаль, у меня нет девушки, она бы от таких сапог была бы в восторге.

— Матери своей отдать не хочешь?

— С родней лучше не связываться, не так поймут. Валентина Павловна, зачем вам с собой две теплых кофты? Одной хватит. Старую оставьте, а новую я выброшу. Это что за бумаги?

— Это моя страховка на случай ареста. Здесь документы по строительству дома отдыха в Киргизии.

— Думаете, поможет? Я бы выбросил. Новую жизнь надо начинать с чистого листа, зачем с собой всякий хлам через всю страну тащить?

— Тебя послушать, так я голая должна ехать. Все, забирай один чемодан и сумку. Остальное вечером выбросишь.

На другой день, в четыре часа дня, я едва успел забраться с багажом в электричку, как она тронулась. Пока электропоезд отъезжал от Дюдюево, я прошел в четвертый с головы состава вагон. Пассажиров было немного, основная масса уже сошла на ближайших к городу остановках. Журбина сидела одна. Свой новый облик она дополнила старомодными очками в толстой оправе.

— На следующей станции я выхожу. — Я пододвинул чемодан к ее ногам, сумку поставил у окна.

Валентина Павловна промолчала. За окном простирались бескрайние сибирские поля с березовыми перелесками. Скоро этот умиротворяющий пейзаж сменится тайгой, потом опять пойдут поля, потом — Новосибирск.

— Валентина Павловна, почему вы обратились за помощью именно ко мне? — подсев к Журбиной, спросил я.

— Ты еще молод, у тебя еще не выветрились юношеские понятия о порядочности и чести. С годами ты станешь осторожнее, лишний раз на рожон не полезешь, а пока ты способен на безрассудные поступки. Я лет тридцать назад такая же была. Потом успокоилась. Теперь ты ответь мне на вопрос: что ты делаешь в милиции? Ты похваляешься, что враг условностей, а в милиции одни условности на каждом шагу.

— В шестнадцать лет я твердо решил избавиться от родительской опеки и начать самостоятельную жизнь. Выбор у меня был невелик: или поступать в военное училище, или пойти в школу милиции. Всю жизнь ходить в сапогах как-то не улыбалось, и я поехал в Омск, отучился, пошел работать и понял, что не ошибся в выборе профессии. В милиции, как ни странно звучит, я могу быть самим собой. Для политотдела у меня есть мимикрия, а в частной жизни ко мне в душу никто не лезет.

— Возьми. — Она протянула мне три свернутых зеленых полтинника. — Купишь что-нибудь на память обо мне.

Электричка стала замедлять ход. Я попрощался с Журбиной и вернулся в город.

Я думаю, что Валентина Павловна не пропадет ни в Ташкенте, ни в Москве, ни в Ленинграде — она не та женщина, чтобы сломаться под ударами судьбы.

В понедельник меня вызвал к себе Николаенко. Он уже освоился в кабинете Вьюгина, обвыкся в новой должности, поменял кое-какую мебель, снял со стены залитый кровью портрет Дзержинского.

— Лаптев, — без лишних вступлений начал он, — где фотография с голой Лебедевой?

— В первый раз слышу про такую фотографию, — недоуменно пожал плечами я.

— Лаптев, мне лично Востриков рассказал, что ты и Журбина обсуждали фотографию с обнаженной Лебедевой. Если ты будешь запираться, то я вам устрою очную ставку. Ты этого хочешь?

— Товарищ полковник, что вы меня пугаете каким-то Востриковым-Костриковым? Он вам одно говорит, я — другое. Хотите — делайте очную ставку, только не забудьте на нее пригласить представителя КГБ. Я ему расскажу кое-что забавное про эту фотографию.

— Чего-чего? — Николаенко угрожающе приподнялся со своего места. — Что ты расскажешь?

— Ровно то, что мне рассказала Валентина Павловна Журбина. По ее словам, рядом с Лебедевой в фате стояли вы, товарищ полковник. И одежды на вас никакой не было!

— Да кто тебе поверит, молокосос! Чем ты докажешь, что я там был ?

— Ничего никому доказывать не надо, так поверят. Вот если бы я сказал, что вы, товарищ полковник, на субботнике несли самое большое бревно, то мне бы никто не поверил, все решили бы, что я перед начальством выслуживаюсь. А если я скажу, что вы на этом субботнике напились пьяным и спали в куче мусора, то мне охотно поверят. Такова природа человеческая — думать о ближнем плохо.

Николаенко покраснел, затрясся от ярости.

— Пошел вон, щенок! — завопил он. — Встретимся в другом месте и при других обстоятельствах!

После разговора с Николаенко я окончательно почувствовал, что пока не распутаю все петли и силки вокруг убийства Лебедевой, мне постоянно придется сталкиваться с интригами вокруг ее прошлого. Пришла пора свести все факты вместе и сделать соответствующие выводы.

Моя версия происшедшего: ребенок, квартира, перспективы.

Итак, Дарья Вьюгина решила избавиться от мужа и начать новую жизнь. Подтолкнула ее к этому решению беременность Лебедевой. Узнав, что станет отцом, Сергей Сергеевич изменился: он уже мысленно попрощался с бесплодной Дарьей, создал новую семью и стал примерным отцом. Он уже видел в сладких грезах, как учит сына стрелять из лука в цель, он уже стоял в очереди в детском магазине за дефицитной кукольной коляской. Он уже стал для Дарьи чужим и опасным человеком. Женившись на Лебедевой, Вьюгин потребует разменять жилплощадь или, того хуже, по суду выселит ее в комнату в коммуналке. Еще не родившийся ребенок стал для Дарьи Георгиевны злейшим врагом. И врагов этих в перспективе было бесконечно много: если у Сергея Сергеевича не сложится жизнь с Лебедевой, то он, вкусивший радость ожидания отцовства, с легкостью найдет себе другую женщину, способную родить ему наследника. Перспективы у Дарьи Георгиевны рисовались самые мрачные, и она решила радикальным методом разрубить гордиев узел. Безнаказанно убить Сергея Сергеевича она не могла, поэтому решила сфальсифицировать доказательства и посадить его за убийство Лебедевой, а заодно отомстить сопернице, легко и непринужденно разбившей ей личную жизнь.