Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

– Ты – мутант.

– Я норма. Отстает от жизни в современных условиях как раз университет. Особенно наш провинциальный университет. Но тем не менее даже такой университет тебе придется закончить. Он тоже выставляет горизонт мышления. А прочие высоты – в твоих руках. Такова уж судьба высшего образования в современном мире – показать направление, чтобы ребенок не сразу утонул в научном киберпространстве. Ну или даже выплыл на поверхность, по возможности, если не дурак. Гуманитарные науки как раз осваивают IT-реальность. И это, поверь мне, целая эпоха будущего. Не пропусти!

– Наш университет отстает из-за того, что там работают такие, как Миллер, – проговорил я.

Мало кому захочется переводиться обратно на филфак только для того, чтобы профессор Миллер сделала его учебу похожей на развернутую экскурсию в ад. Я не мог не думать об этом.

– Что вы с Борисом пристали к этой Миллер? – вздохнула Вика. – Миллер – интриганка, хулиганка, игрок, у нас с ней кардинально разные взгляды на жизнь, науку и педагогику, мы с ней даже не разговариваем по этому поводу, ну и черт бы с ней.

– То есть писать подложные заключения и порочить своих коллег по телевизору – это считается нормальным у вас? Часть истории про Галатею и Пигмалиона?

Я ехидничал. Иногда мне кажется, что на кафедре как будто в каждом есть изъян. Кафедра – паноптикум. И если проследить, то непременно упираешься в самое детство. Посмотреть на физиков или химиков, на юристов или на ботаников – хотя именно ботаниками называют заучек со странностями, но это неверно, по-моему, – так вот, взять любого из них, и в их детстве не обнаружится ничего примечательного. Но стоит обратиться к детству филолога, мало-мальски добившегося успеха в профессии, и там будет полный букет: проблемы с общением, книги вместо друзей, одиночество, болезненность или болезненно раздутое эго, сложные отношения в семье… Что-то из этого непременно всплывет, потому что с чего бы нормальному человеку вдруг сбегать из реального мира в мир книг? Филология – это, черт возьми, не профессия, это какой-то долбаный спасательный круг.

В этот раз в голове Виктории что-то коротнуло, и ее пробило на откровенность. Видимо, ей очень сильно хотелось заполучить меня обратно на филфак и в экспертизу, а она, конечно, чувствовала мои колебания.

– В заключении Миллер не было ничего криминального, – сказала тетка, отставляя пиццу. – Странный вкус. Там точно только морепродукты?

Обычно я пробую новые блюда, но в этот раз доверился данным на сайте, там были перечислены только мидии и кальмары, про рыбу ничего сказано не было. Я тоже взял кусок пиццы, но ничего не почувствовал. Пицца называлась «Побережье». Побережье как побережье.

Вика махнула рукой, мол, наверное, показалось, и продолжала:

– Я ведь тоже не сразу сообразила, как фермеры связаны с заводом. Честно говоря, поначалу и мне Жильцов не казался столь уж ужасным. Просто было слишком много нестыковок в его текстах. Миллер просто попала в ту же ловушку, что и ты, и я поначалу. Ты вообще поверил Жильцову настолько, что дружбу с ним начал водить.

– Вик, она просто хотела с тобой поквитаться. Если бы для этого надо было оправдать самого черта, она и тогда взялась бы, – парировал я, вспоминая весь тот театр, что Миллер устроила в коридоре суда.

– Не драматизируй, – махнула рукой Вика. – Заметь, журналистам на камеру она не сказала ничего ужасного. Намеки там какие-то… Ерунда. В суде выступила только раз. С передачи вообще всеми силами старалась сбежать. Ни о чем тебе не говорит?

Конечно, мне это говорило кое о чем. О том, например, что Примадонна не рассчитала свои силы, а когда почувствовала, что ее позиция слаба, попыталась сохранить остатки репутации, пороча репутацию Вики.

– Когда речь идет о реальном уголовном деле, о научной репутации уже никто не думает, – проговорила тетка со спокойствием четырехпалубного корабля, проплывающего мимо пристани провинциального городишки.

– Каком еще уголовном сроке?

– Обыкновенном, дорогуша. Ответственность эксперта за заключение уголовная, как тебе известно. А теперь представь себе, что ты мог тоже оказаться на месте Миллер. Ты эксперт, берешься за дело, искренне веря, что защищаешь интересы работников завода, а потом, когда тебе становится все более-менее понятно, ты просто не можешь уже соскочить с этого поезда. А, как тебе?

– Но Миллер могла бы просто отказаться!

– Может быть, могла, а может – не могла. Мы не знаем, как там рельсы проложены, – отрезала Виктория. – Окопы у нас с Миллер разные, но линия фронта одна. И то, как она повела себя в этой истории, это только лишний раз подтверждает.

Я вышел на кухню, чтобы закинуть в микроволновку сэндвичи. По позиции Миллер было слишком мало данных, однако одно было ясно точно – на филфаке мне в ближайшее время лучше не появляться.

– Практику Валеев подписал. Завтра вернусь в ветеринарку, – крикнул я из кухни, но Вика намеренно делала вид, что не слышит.

Я повторил еще раз – игнор. Микроволновка пикнула. Я переложил сэндвичи, налил чаю, но в комнате меня ждал неприятный сюрприз.

– Все-таки была рыба… – прохрипела Виктория, поднимая на меня заплывшие глаза, какие бывают у фермерских гусей накануне Рождества.

Разбросав по кухне половину аптечки, я нашел наконец ампулы и шприцы. Таблетки тут уже не помогут. Вика ойкнула. Я и сам видел, что всадил неудачно, но было не до нежностей.

– Поясняю для ветеринаров, – сказала тетка, когда лекарство наконец подействовало и к моей родственнице вернулся прежний вид. Если не обращать внимания на неестественно красные щеки, в остальном все было в норме. – Кстати, ну вот пошел бы ты хоть в медицинский, что ли. А то укол даже поставить не можешь. Я ж тебе не корова… В общем, несмотря на то что заявление я забрала, Миллер будет паинькой. Так что, если ты опасаешься ее мести – зря.

– Уж не из благодарности ли к тебе она будет паинькой? – полюбопытствовал я.

Вика театрально закатила глаза, после чего рассказала схему, иезуитской логике которой позавидовал бы сам Макиавелли и долго еще горевал бы о своей несосотоятельности как интригана, причем не один, а в компании семьи Медичи и Борджиа в придачу.

– По делу Круглова и профсоюза Миллер теперь пойдет не экспертом, а свидетелем. Если раньше в глазах общественности она была за народ, то теперь все иначе: Ада Львовна за уголовника… Убийство, похищение – не самые уважаемые в обществе дела, и общественное мнение в таких случаях меняется очень быстро. То, что было по совести, становится за деньги, то, что было правдой, – кривдой; тот, кто был другом, – врагом. Милости от общества не жди. Растопчут. Другой момент – это Борис. Борис зол на меня. Но Миллер-то потрепать ему все равно надо. Говорил он такое?