Гэвин Лайл - Успеть к полуночи. Безмолвный свидетель. Позор семьи

— Ты это отлично знаешь — в монастыре в пансионе «У Добрых Сестер»!

— Она смеется над своей матерью в довершение всего! Ты была под стать твоему Бруно! Да ты б ему при случае помогла бы засадить родных отца и мать, пропащее отродье!

Дьедонне, обожавший свою дочь, попытался прийти ей на помощь.

— Это… ну если ты хочешь знать мое мнение, Перрина, ты преувеличиваешь! Малышка никогда не говорила ничего подобного!

— А плевать я хотела на твое мнение, бездельник! Ты смеешь защищать ее от меня, эту неблагодарную? Эту бессердечную? Ты забыл, что это я ее произвела на свет в конце концов?

— Да, но я ведь тебе в этом помог!

— Ты в этом уверен?

Дьедонне, уязвленный после этого чудовищного заявления, запричитал:

— О Господи! Что мне приходится выслушивать? Я всегда уважал тебя, Перрина, но берегись! Еще одно подобное высказывание, и ты лишишься моего уважения! Если Пимпренетта не моя дочь, скажи это сразу же, сию же минуту. Тогда я покину этот дом и утоплюсь!

— Ловлю на слове!

— Тогда я еще подумаю.

Мадам Адоль победоносно улыбнулась.

— А я в этом сомневаюсь! У тебя никогда не хватило бы смелости, чтобы покончить с собой, кретин!

— Если я правильно понял, ты меня толкаешь к самоубийству? Убийца — вот кто ты есть на самом деле, Перрина.

— Не старайся растрогать меня, Дьедонне. Можешь успокоиться: Пимпренетта, разумеется, твоя дочь! Она похожа на тебя тем, что, как и ты, живет и кормится за счет матери, которая трудится, не жалея своих сил, и этим убивает себя.

Малышка заупрямилась:

— Если уж тебе так трудно меня прокормить, то, уверяю тебя, тебе осталось заниматься этим совсем недолго.

Эта загадочная фраза сразу всех утихомирила. С беспокойством в голосе, забыв о своем великом гневе, Перрина спросила:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что я выхожу замуж!

Они оба разом бросились к ней.

— Ты что, выходишь замуж, о святой Иисусе! А за кого?

— За Ипполита Доле.

— Иппо… но он же в тюряге!

— Он оттуда вышел… Я встретила его, и он попросил меня стать его женой.

— И ты дала согласие этому жалкому отродью?

— Да.

— Я запрещаю тебе это.

— Обойдусь без твоего согласия!

— Божья Матерь!

Перрина подскочила к дочери и залепила ей пощечину, эхом разнесшуюся по квартире. Девушка гордо выпрямилась.

— Тебе придется меня убить, чтобы помешать выйти замуж за Ипполита.

— Несчастная, ну что ты в нем нашла в конце концов?

— Это… это касается только меня…

Мадам Адоль резко повернулась к мужу:

— А ты, что ты скажешь, если твоя дочь собирается совершить безумие, которое сведет меня в могилу?

Папочка попытался приласкать свою дочурку.

— Пимпренетточка моя, ты же все это говоришь не серьезно? Доле — это же все как один такие подонки… Мелкая сошка… Ты же с голоду подохнешь с этим Ипполитом, и потом, как мне думается, этот молодой человек лишен высоких чувств… Я уверен, что он способен буквально на все… И ты очень хочешь быть вдовой казненного?

Пимпренетта из упрямства ничего не ответила, и мать воздела руки к небесам.

— Что же я такого сделала? За что мне приходится нести этот крест?

Славная женщина очень бы удивилась, если бы узнала, что ее деятельность вряд ли бы была одобрена Господом Богом и его святыми.

Спор становился все более яростным, но появилась Фелиси Маспи. Ее приход успокоил приступы гнева, готовые вылиться в неистовые проклятия, но ведь перед посторонними надо все же сдерживаться. Перрина Адоль мгновенно преобразилась, что озадачило ее мужа, не привыкшего к мгновенным сменам настроений своей супруги.

— Ба! Ведь это Фелиси… Малышка, что тебя привело? Надеюсь, дома ничего не случилось?

— Я бы хотела поговорить с Пимпренеттой.

— Ты не вовремя пришла.

— Она болеет?

— Болеет? Да это она сама кого угодно сделает больным! Просто проклятие какое-то эта Пимпренетта! Да вообще-то ничего в этом удивительного нет! Она вылитый портрет своего папочки!

Дьедонне аж подскочил от обиды.

— Да как ты смеешь так говорить о своем муже в присутствии какой-то соплячки, которая и уважать-то меня перестанет после этого?

— Дьедонне, должна тебе заметить, что мы здесь не одни и наша перебранка неинтересна молодой девушке, у которой из-за тебя может возникнуть чувство отвращения к замужеству.

Подавленный этим высказыванием, несправедливость которого казалась ему беспредельной, Дьедонне рухнул на свой стул, вопрошая себя самого, сможет ли он до конца своей жизни хоть что-нибудь понять в женщинах. Не обращая больше на него никакого внимания, мадам Адоль принялась расспрашивать Фелиси о здоровье ее семьи, подчеркивая своим видом, как она рада тому, что все чувствуют себя хорошо в клане Маспи, и в конце концов сказала:

— Если уж тебе так хочется поговорить с этой мерзавкой Пимпренеттой, поднимись к ней в комнату, потому что, если я ее позову, она из вредности не ответит и закроется на ключ.

Фелиси тихонько постучала к Пимпренетте.

— Кто там?

— Фелиси…

— Входи.

Пимпренетта тщетно пыталась держать себя как ни в чем не бывало, но младшая дочь Маспи сразу увидела, что она только что плакала.

— Здравствуй, Пимпренетта…

— Здравствуй… Неужели возможно, что ты здесь?

— Мы долго не виделись.

— Ты знаешь почему?

— Вот именно…

— Вот именно, что?

— Я встретила Бруно.

— Неужели?

По тону девушки Фелиси поняла, что та все еще любит ее брата. Но Пимпренетта спохватилась:

— Ну и что? Что ты от меня хочешь?

— Он хочет с тобой поговорить.

— Да пошел он! Я не встречаюсь с полицейскими!

— Он несчастен…

— Тем хуже для него!.. Несчастен, в самом деле?

— В самом деле.

— А почему?

— Потому что до сих пор влюблен в тебя.

— И ты воображаешь себе, что я тебе поверю?

— Я говорю тебе то, что он мне говорил, понятно?.. Он будет ждать у Логшанского фонтана, в одиннадцать часов.

— Если ему так нравится ждать, то может ждать до посинения.

— Поступай как хочешь, Пимпренетта. А сейчас я ухожу на работу. Можно я тебя поцелую?

Они бросились друг другу в объятия, и обе разрыдались. Пимпренетта простонала:

— Ну почему он стал полицейским, а?

Однако любовные неурядицы Пимпренетты и Бруно совершенно не интересовали господ из службы Национальной Безопасности. Инспекторы продолжали вести следствие по делу об убийстве Томазо Ланчиано. Жером Ратьер, еще пока мало известный в уголовной среде, мог позволить себе, не опасаясь, что его быстро вычислят, задавать вопросы направо и налево. Он обращался главным образом к женщинам, зная, что его внешность красивого молодого человека производит благоприятное впечатление на этих дам, у которых собственное увядание не заглушило еще романтических иллюзий. И тем не менее, несмотря на все его усилия, он ничего не узнал. Казалось, что никто и не подозревал о существовании Ланчиано, пока газеты не сообщили, что с ним случилось.