Марина Серова - Музей неживых фигур

– Да, согласна, – кивнула я головой. – Наверно, люди хотят картину, но не имеют представления о том, какой она должна быть. Раз портрет, значит, как на фотографии, ведь так?

– К сожалению, это верно, – немного печально согласилась со мной Света. – На самом деле у людей, даже имеющих художественное образование, нет своего собственного мнения по поводу картин. Покупают то, что продиктовано модой, или те вещи, которые стоят подороже. Вроде раз дорого, значит, работа хорошая. Но это, конечно, мое мнение, может, все на самом деле и не так печально…

Наш разговор о современном положении искусства был прерван появлением Романа Александровича. На сей раз он вырядился в какой-то странный пиджак желтовато-зеленого цвета, а вместо черно-белого шарфа его шею закрывал красно-зеленый. Те же джинсы, та же прическа. Взглянув на нас, он поздоровался со мной – Светлану он сегодня уже видел на обязательных парах.

Женщина поспешно вытащила тюбики масляных красок и подошла к стеллажу с холстами. За нашей болтовней она не успела приготовиться к уроку, я же с тоской ожидала, что скажет Кузнецов по поводу моего неначатого холста. В мои планы совершенно не входило перечерчивать кувшины и остальные детали натюрморта, я собиралась воспользоваться моментом, когда преподаватель подсядет к Свете и займется ее работой. Тогда я спокойно выйду из кабинета, доберусь до «храма» – сейчас он закрыт, так как Кузнецов говорил, что, кроме нас, у него вечером других студентов нет, – сниму первую прослушку и исследую мастерскую. Однако, пока Светлана готовилась, Роман Александрович решил плотно заняться моей особой.

– Вы так и не начали рисунок? – огорчился он, нависая надо мной. Я не ответила – по-моему, и так все понятно.

– В чем причина? – допытывался он. – Насколько я могу судить, вы даже не пытались начать. А собирались вчера заняться самостоятельной работой.

– Я боюсь начинать, – сказала я первое, что пришло в голову. – Вдруг все не так сделаю? Холст испорчу, новый придется покупать…

– Карандаш или уголь всегда можно стереть, – терпеливо объяснил мне Кузнецов. – Даже краску можно или перекрыть, или снять мастихином, если, конечно, вы пишете пастозно. Мазками то есть. Я же вам показал, как строить предметы, объяснил, как и что рисовать. Вам нужно только взять свой лист с наброском и перенести его на холст, увеличив в два раза. Неужели это так трудно?

– Я не знаю как! – притворилась я совсем никчемной бестолочью. – Холст большой, как я все это перерисую?

– При помощи карандаша и ластика, – усмехнулся Роман Александрович. – Знаете поговорку «Глаза боятся, а руки делают»? Главное – начать.

– У меня вдохновение пропало! – ляпнула я. – Муза, знаете ли, улетела, когда вернется, не сообщила. Творческий кризис настал. Может, я посижу, подумаю, посмотрю, как Света пишет, авось ее пример меня воодушевит…

Кузнецов посмотрел на меня с жалостью.

– Дорогая Татьяна, неужели вы всерьез думаете, что художники работают только тогда, когда «божественный глагол до слуха чуткого коснется»? – процитировал он известное стихотворение. – И кто вам сказал подобную глупость? Да если бы так было на самом деле, ни одна картина не была бы написана! Поверьте, никого не волнует, есть у вас вдохновение или нет. Не верите – спросите Свету, она работала над заказами. Представьте, вам приносят фотографию и просят нарисовать к такому-то дню портрет. И что вы будете делать? Скажете: «Простите, но у меня муза пропала, я не в настроении»? Знаете, это просто смешно. Если вы выбрали себе профессию художника, то придется работать, я уже вам говорил. Иначе вы без толку потратите время и краски.

Я решила не спорить и молча кивнула, надеясь, что после своей проповеди Кузнецов от меня отстанет и начнет что-нибудь объяснять Светлане. Однако сегодня преподаватель, похоже, решил плотно заняться моей персоной. Он взял мой карандаш и, даже не присев, начал быстро наносить прямые линии на мой холст.

– Один раз я вам покажу технику выполнения работы от начала и до конца, – заявил он немного сурово. – Смотрите и запоминайте. Устрою вам, так сказать, мастер-класс по рисунку.

Я с трудом удержалась, чтоб не выругаться вслух. И взбрело ему в голову доставать меня своим мастер-классом именно сегодня, когда у меня была возможность наконец-то добраться до «храма»!

– Вот линия стола, вот – кувшин, это – птица. Я повторяю то, что уже показывал вам на прошлом занятии. Все пока ясно? Дальше уточнение форм, прорисовка деталей…

Я сделала робкую попытку хотя бы встать со стула, надеясь, что Кузнецов увлекся рисованием и не обратит на меня внимания. Однако Роман Александрович строго посмотрел на меня.

– Вы слушаете? Я по десять раз вам повторять не буду! Если хотите чему-то научиться, запоминайте, хотите – записывайте, не знаю уж, как вам удобнее…

За какие-то десять минут художник быстро набросал контуры предметов, построил линии симметрии, после чего легкими штрихами обозначил изгибы кувшина, тарелки и чучела птицы. Даже Светлана сейчас не писала свою постановку – с восхищением и подобострастием взирала на движения руки мастера, слушала, затаив дыхание.

– Вот ваш набросок постановки, – показал он мне свой рисунок. – Краски у вас есть? Доставайте белила, охру, умбру, ультрамарин, сиену жженую и окись хрома. Кадмий желтый вам пока не нужен. Где палитра? Масленка есть? Она крепится на внутреннюю сторону, нужна для разбавителя. Так, что вы купили? Ага, «тройник», хорошо… Живопись на дамарном лаке, конечно, смотрится ярко, но для учебной постановки «тройник» – наилучший вариант. Так, кисти… Самая толстая – эта? Светлана, можно вашу кисть, щетину, ага, спасибо…

Кузнецов ловко выдавил на палитру мои краски, расположив их в порядке от самого светлого к самому темному. Коричневой умбры получилось больше, чем остальных цветов, но преподаватель пояснил, что этот цвет – главный в постановке и его надо добавлять в другие краски. Куприянова завороженно смотрела на своего обожаемого учителя, словно он на ее глазах превращал свинец в золото.

– Любую живописную работу начинают с подмалевка, – вещал неугомонный Роман Александрович. – Главное – это не подобрать какой-то один цвет, а найти соотношение цветов в натюрморте. Черный цвет не нужен, иначе работу перетемните. Видите эту ткань? Намешиваем краплак, умбру и капельку охры, кладем мазок, добавляем ультрамарин, пробуем на палитре… Отлично, только умоляю, не закрашивайте все одним цветом, вы не маляр все-таки…

Да, разошелся не на шутку, констатировала я про себя. Чует мое сердце, не успокоится до тех пор, пока не замажет весь мой холст полностью. Конечно, что говорить, а работал Кузнецов красиво – изящными движениями тонкой кисти руки с длинными пальцами наносил на холст мазки, мимоходом вытирал кисточку салфеткой, время от времени растирал краску пальцем, быстро менял кисти, макал в разбавитель… Получалось у него очень живо и легко, как будто он не картину пишет, а играет на фортепиано. Я не поэт, но по-другому описать его действия невозможно: Кузнецов и правда напоминал музыканта, который извлекает из черно-белых клавиш пианино легкую, быструю мелодию.