Мэри Кубика - Не плачь

Да, я думаю то же самое. Мы с ним смотрим друг на друга и молчим. Боимся произнести вслух страшные слова.

Не могу описать, что творится у меня в душе. Внутри все сжимается; желудок как будто ухнул вниз, к ногам.

Похоже, меня сейчас стошнит.

В конце концов именно любопытство толкает меня в заброшенный дом напротив нашего. Я возвращаюсь после очередной рабочей смены; у меня болят ноги и ноют все мышцы. Войдя в прихожую, я вижу в окне напротив вспышку света – точно такую, какую мы с отцом видели накануне: есть – нет. И именно она привлекает мое внимание.

На провалившейся крыше сидит птица, обыкновенный гракл; голос у него похож на скрип несмазанной двери. Синяя голова птицы поблескивает в тусклом лунном свете. Гракл сидит на старой, прогнившей крыше, его черные глаза смотрят на улицу, на меня, и заостренный клюв нацелен в мою сторону. Я вижу все: блестящее оперение и искривленные лапки, сморщенные, словно старушечьи руки. Луна, идеально круглый шар, высоко поднялась в ночном небе, и мимо неспешно проплывают облака.

Прихватив кое-какие инструменты, я издали разглядываю дом напротив, прикидывая, как лучше проникнуть внутрь. Хочу знать, кто там живет и в самом ли деле дом захватили бездомные, как думает отец. Беру с собой несколько круассанов, которые мне дали в кафе. Круассаны с шоколадной начинкой. Обитатели дома напротив наверняка голодные.

Перехожу дорогу, ступаю на растрескавшийся тротуар. Под ногами у меня чьи-то имена. Несколько десятков лет назад их вывели в застывающем бетоне. Имена доказывают, что и здесь когда-то жили люди. Дом напротив не всегда был заброшенным.

Сумерки – такое время, когда весь мир приобретает синий оттенок. И заброшенный дом тоже синеет. Немногочисленные окна забиты фанерными щитами. Через окна в дом не забраться. Не собираюсь отдирать фанеру голыми руками. К тому же щиты приколочены старыми ржавыми гвоздями, так что я, наверное, умру от столбняка, если дотронусь до этих проклятых гвоздей. Мне не хочется думать о столбняке – судорогах, смерти – поэтому я беру захваченный из дома отцовский гвоздодер и надеваю толстые рабочие перчатки. Обхожу дом с тыла, где меньше риска, что меня заметит случайный прохожий, выдергиваю старые гвозди и аккуратно ставлю фанерный щит на землю.

Встаю на скамеечку, также захваченную из дома, чтобы удобнее было лезть в окно, Смахиваю с подоконника гвоздодером оставшиеся осколки. Внутри еще темнее – почти ничего не видно. Правда, луна светит как раз сюда. Уже очутившись в доме, я вижу, какого свалял дурака: шагах в десяти от меня есть еще одно окно, с которого уже сняли фанерный щит. И стекло там уже разбито. Сквоттеры!

Задираю голову. Потолок просел; весь пол в кусках штукатурки. Внутри темно, но, к счастью, я захватил с собой и фонарь. Щупаю стену в поисках выключателя. С удивлением – и вместе с тем без всякого удивления – отмечаю, что электричества нет. Скорее всего, его отключили много лет назад. Значит, нелегальные захватчики пришли со своим фонарем. Вот какой свет мы с отцом иногда видим в окно. «Есть – нет». Фонарь или лампа. А может, и свеча.

Осмотревшись, я понимаю: прежние владельцы поспешили все бросить.

Уходя, они, конечно, забрали все ценные вещи. И электроприборы, и почти всю мебель. Остались безделушки, мелочи, которые обладают ценностью не материальной, а скорее сентиментальной. И все же при желании за них можно было бы хоть что-то выручить. Ваза, шахматная доска, сломанные часы – стрелки навсегда застыли на 8:14. Со временем газ и свет отключили за неуплату; воду же отрезали только после того, как в доме замерзли и лопнули трубы. Банк пытался продать дом с аукциона, но не нашлось ни одного желающего его купить. Поскольку снос стоит дорого, про дом просто забыли. Соседи даже подумывали поджечь заброшенный дом – тогда хоть можно погреться в пламени и посмотреть на пожар. По-моему, в данном случае поджог – не такая плохая мысль. Но никто не хотел злить дух Женевьевы, то есть нечто несуществующее.

Внутри стены исписаны граффити. Какие-то вьющиеся растения проросли с улицы сквозь трещины в стенах. Лужайка заросла бурьяном, кусты так разрослись, что грозят разрушить фасад. На заднем дворе всюду спиленные деревья; их пеньки почернели от гнили. Внутри дома заметны какие-то признаки жизни: на шкафчике стоит стопка меламиновых мисок, покрытая паутиной и экскрементами грызунов. В тех местах, где крыша провалилась, на полу валяются куски сухой кладки. Снизу видна черепица. Получился импровизированный потолочный люк. Изоляция вываливается из стен, как набивка из рваного плюшевого мишки.

Передвигаясь на цыпочках по заброшенному дому, я ожидаю встретить сквоттера, может быть, даже небольшую семью сквоттеров, которые сгрудились на полу под одеялами. Или банду юных хулиганов, которые курят травку в таком месте, где, как им кажется, их никто не найдет. Не исключено, что тут поселился бродяга, который проходил через наш городок и искал сравнительно теплое и сухое место для ночлега.

Наверное, я все-таки не такой умник, каким меня все считают, потому что совершенно не рассчитывал встретить здесь Перл. Она стоит посреди заброшенной гостиной. Я замираю на месте. Вот она – во плоти. Я вижу ее разноцветные волосы, которые волнами спадают по спине; лицо разрумянилось, словно ей дали пощечину. Глядя на меня, она прижимает к красным щекам кончики пальцев; сразу видно, что пальцы у нее окоченели. Несмотря на то что она под крышей, осенней ночью в доме с разбитыми окнами совсем не жарко. Глаза у нее блестят – слезятся от холода? Из носа течет, от розовых губ идет пар. При каждом выдохе от нее словно отделяется облачко. Она стоит почти в темноте;

и тут с улицы снова доносится скрип гракла, а в разбитое окно светит полная луна. Перл поворачивается ко мне и улыбается.

– Ну привет, – говорит она. – А я все гадала, придешь ты или нет.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, и она отвечает голосом спокойным, как запруда у мельницы:

– То же, что и ты. – Голос у нее напевный, ритмичный; говоря, она поворачивает маленькие ноги в мою сторону. – Любопытствую. – Указательным пальцем проводит по слою пыли на каминной полке, какое-то время смотрит на испачканный палец и вытирает его о штанину.

В комнате темно – не кромешный мрак, но все же темно, хотя в окно и проникает свет полной луны. Она мерцает из-за пухлых облаков, ее свет становится то сильнее, то слабее, как луч фонарика в руке у Перл. Она снова и снова нажимает кнопку: есть – нет. Есть – нет.

Я думаю о том, как отец совершенно один сидит в доме через дорогу, смотрит на это мерцание в окно. Слышу его слова: «Сквоттеры гребаные… опять заселились». А оказывается, нет. Здесь никакие не сквоттеры, а Перл. Сквоттеры и Перл – взаимоисключающие явления, по крайней мере для меня.