Мэри Кубика - Не плачь

Я замечаю, что чаще к нему приходят женщины; иногда – девочки-подростки или младшие школьницы. Одних я узнаю, других нет. Одни его пациенты живут в нашем городке, а другие приезжают издалека. Они ставят машины вторым рядом на улице, озираются и перебегают дорогу к приемной доктора Джайлса, дипломированного психолога и психотерапевта. Они похожи на представителей высшего общества, которые украдкой проникают в «магазин для взрослых», надеясь, что их никто не заметит.

Сегодня Перл тоже заходит в кафе, но совсем ненадолго. Она появляется и почти сразу же исчезает, но в те несколько минут, что проводит здесь, она сидит за столиком у окна и смотрит на улицу. На сей раз она заказывает кофе, только кофе, и задумчиво пьет, глядя в окно на мир по ту сторону. Я наблюдаю за ней издали. Смотрю на ее затылок. Считаю глотки кофе, наблюдаю, как она осторожно ставит чашку на блюдце, чтобы не звякала, как подносит чашку к губам и делает глоток. Я понимаю, что она скоро уйдет, и смотрю на нее издали, не желая портить момент.

Через какое-то время Придди велит мне браться за работу. Я вожу грязной тряпкой по столам, придвигаясь все ближе к тому месту, где сидит Перл. Рыжик приносит ей чек, а я, стоя за два столика, наблюдаю, как Перл роется в холщовой сумке в поисках денег. Когда ее рука выныривает ни с чем, я достаю из бумажника пятидолларовую купюру.

– Угощаю! – говорю я, не дожидаясь, пока она признается в том, что у нее нет денег. Кладу купюру на ее столик и отхожу.

– О нет! – говорит она. – Я не могу… – Мне приятно, что я могу ее выручить, пусть даже и в такой мелочи. Она краснеет; ей стыдно признать, что у нее совсем нет денег, ничего, кроме трех четвертаков, которые она наконец выуживает со дна своей сумки. Три скудных четвертака, семьдесят пять центов.

– Ерунда! – Я пожимаю плечами. Мне приятно, что я сделал доброе дело.

– Ты хороший друг, – говорит она, быстро прикасаясь к моей руке. Видя, что я молчу – я настолько ошеломлен, что не могу говорить, вдруг лишившись дара речи, – она продолжает: – Мы ведь друзья, да? – На сей раз краснею я. – Мы с тобой. Мы друзья.

Не уверен, вопрос ли последняя часть или утверждение. Неужели она в самом деле считает, что мы с ней друзья?

Я киваю. Да, мы друзья. Сказал я это вслух или только подумал? Не знаю. Так или иначе, мы с ней друзья.

Испытываю потребность записать это, сделать фото, скрепить договор кровью – чем-то доказать, что все происходит на самом деле. Мы с Перл друзья.

Но потом все портит Придди; она зовет меня, показывает на большой круглый стол в центре зала, с которого нужно убрать. Я отхожу секунд на десять, не больше, а когда возвращаюсь, Перл уже нет, а моя пятидолларовая купюра лежит рядом с чеком. О ее пребывании свидетельствует только розовая обертка из-под сахарозаменителя. Перл – вовсе не сон, как убеждает меня здравый смысл. Она настоящая.

«Мы ведь друзья, да? Мы с тобой. Мы друзья».

Позже, когда Придди наконец отпускает меня, я не иду домой. Слоняюсь в окрестностях кафе, убивая время на стальной скамейке с пластиковым сиденьем – руки и уши краснеют от холода, из носа течет. Я жду и надеюсь, что Перл вернется, надеюсь, что она пройдет мимо, направляясь на сеанс к доктору Джайлсу, а может быть, снова заскочит в кафе, чтобы повидаться со мной.

Но она больше не появляется в кафе. И не идет на сеанс к доктору Джайлсу.

Я пока не готов идти домой. Сижу на скамейке и смотрю, как мимо проезжает почтальон в своем грязном фургоне; он забирает и разносит почту. Он не спешит. Для почтальона час довольно поздний, скоро сумерки. Но в такое время года все двигаются медленнее. Никто не спешит. Люди ходят медленнее, едят медленнее, разговаривают медленнее. Как будто все впадают в спячку до весны, а потом снова оживают.

Смотрю, как по тротуару мимо переполненного мусорного бака горделиво шествует пятнистая кошка. Владелица магазина собирает дохлых жуков и комочки земли из керамического горшка, стоящего у двери, и заполняет его вечнозелеными ветками и пластмассовым остролистом. Скоро праздники. Мисс Хейз, владелица киоска с сувенирами и поздравительными открытками, уже готовится к Рождеству, хотя еще не прошел День благодарения.

Когда небо начинает темнеть и на наш городок постепенно опускается ночь, я сдаюсь. Перл не придет – во всяком случае, сегодня. И все же я еще не готов идти домой. Я не хочу идти домой.

Поэтому перехожу дорогу и забираю почту Ингрид из медного почтового ящика. Стучу в дверь ее домика.

– Ингрид! – громко зову я, чтобы она услышала меня из-за толстых деревянных стен. Стучу в дверь во второй, в третий раз и снова кричу: – Ингрид, это я! Алекс Галло!

Из-за двери доносится звук телевизора; он работает на полную мощность, так что Ингрид, скорее всего, ничего не слышит. Нажимаю кнопку звонка, слышу, как звонок оповещает о моем присутствии, о том, что я стою у нее на крыльце уже четыре минуты, отморозив себе весь зад. Подпрыгиваю на месте, стараясь согреться. Я замерз. В ожидании разглядываю стопку писем в руке: счета от «Клиппер мэгэзин», ежемесячного журнала, посвященного декору дома, конверт от Госдепартамента, правда, он предназначен не Ингрид, а какой-то даме по имени Нэнси. Нэнси Рис. Я вздыхаю – последнее время почтальон становится рассеянным. Неделю назад нам с отцом доставили почту неких Ибсенов, а еще за неделю до того – Соренсенов.

Когда Ингрид в конце концов открывает, вначале посмотрев в окошко, чтобы убедиться, что это я, она рада, заметив почту у меня в руках.

– Какой ты милый, – говорит она, забирая у меня письма. На ней фартук в голубую и белую полоску, в руке – кухонные ножницы. Она готовит ужин. Из кухни пахнет теплом, чем-то вкусным и домашним. Там громко вещает телевизор; узнаю новоорлеанский выговор шеф-повара Эмерила Лагасса и его «фирменное» восклицание: «Бабах – и готово!» Но Ингрид сразу же приглашает меня: – Входи, вхожи же! – и свободной рукой тянет за рукав рубашки в прихожую. Она поспешно закрывает и запирает дверь, снова смотрит в окошко, чтобы убедиться, что за мной не следят, что ветер не проник за моей спиной к ней домой.

Плетусь за Ингрид на кухню. Там она стоит у плиты, помешивает то, что готовит на сегодня. Улавливаю запахи чеснока, лука и орегано.

Потом я совершаю ошибку, потому что говорю, что пахнет чудесно, и она тут же приглашает:

– Оставайся! – Она не просит, а прямо требует: «Ты останешься».

– Спасибо, не могу, – торопливо отвечаю я. Мне очень хочется попробовать то, что помешивает Ингрид – явно не из консервной банки, – но это неприлично. Нельзя. – Отец ждет меня дома. – Я умолкаю, потому что мне стыдно продолжать. Скорее всего, он дрыхнет на диване, потому что весь день беспробудно пил и, скорее всего, ничего не ел с утра, после того как я ушел на работу. Мне надо спешить домой, прежде чем он надумает приготовить себе ужин, включит плиту и забудет выключить.