Мэри Кубика - Не плачь

Я быстро окидываю взглядом квартиру: она совершенно мужская. Настоящая холостяцкая берлога.

По словам Николаса, они с Келси собирались поселиться здесь вместе после свадьбы. Они купили эту квартиру, но, пока в доме шел ремонт, жили раздельно, в разных частях города. Келси жила в Андерсонвилле, а он – в Бридж-Порте. В первый раз, когда они увидели этот дом, он был довольно жалким – бывший склад, в котором сделали перепланировку и устроили лофты. И все же там было все, что они искали в новом доме: просторные комнаты, трубы, выведенные наружу, толстые кирпичные стены, деревянная обивка. Келси дом сразу понравился – правда, она не успела увидеть, во что все превратилось. Она умерла. Сейчас жилище Николаса представляет собой скудно обставленное пространство с грязными тарелками в раковине и грязным бельем на полу. Жених Келси безутешен.

Они уже назначили дату свадьбы. Келси даже платье купила, и он показал его мне – простое платье из тафты. Оно висит во втором встроенном шкафу; если не считать платья, шкаф пуст. Платье голубое, потому что, по словам Николаса, «для белого она была слишком нонконформисткой». Он произнес последнее слово не осуждающе, а романтично. Возможно, он и полюбил Келси за ее нонконформизм. Как грустно! Они уже заказали зал для трехсот с лишним гостей – надеялись, что все приедут к ним на свадьбу. Правда, они еще не решили, куда поехать на медовый месяц. Выбирали между Румынией и Ботсваной.

– Келси не любила валяться на пляже в бикини, – говорит Николас. – Такое не для нее, – поясняет он, и я говорю, что понимаю. На самом деле я ничего не понимаю. Правда, я видела «готическое» фото, где Келси с головы до ног в черном и обратила внимание на ее белую, как у альбиноса, кожу, что наводит на определенные мысли.

– Конечно, прошло уже много времени, – говорю я, – но я только что узнала про Келси. Мне так жаль! Мы с ней много лет не поддерживали отношений. Понимаю, что не нужно было этого делать, но мне показалось, что я должна заехать к вам и выразить свои соболезнования.

Потом он усаживает меня за кухонный стол со стеклянной столешницей и рассказывает про аллергию на арахис.

– Как вы меня нашли? – спрашивает Николас. – Он ничего не подозревает, он в самом деле хочет узнать.

– Через знакомых знакомых. – Я сама понимаю, до чего неубедительно звучит мой ответ.

– Через Джона? – предполагает он. – Джонни Аккер… – Я киваю: да, совершенно верно. Он сам мне помог.

– Так я и думал, – кивает Николас. – Только его я и помню по начальной школе, в которой училась Келси. Трудно представить, что они все эти годы поддерживали отношения.

– Да, что и говорить.

В квартире есть снимки Келси. Те же иссиня-черные волосы и «размытый» макияж, та же белая кожа, но на этих фотографиях готика чуть приглушена. В ней была изюминка, это несомненно. Сразу видно: девушка с характером. И любила черный цвет. Однако никаких черепов и скрещенных костей, никаких корсетов или жутких черных «викторианских» ботинок. Никакого стимпанка или эмо. Просто черное. На многочисленных снимках я вижу Келси и Николаса у статуи Свободы, в Большом каньоне, наверху горы Пайкс-Пик в Колорадо. Выглядят они полными противоположностями: он чопорный и правильный, она – как раз наоборот. А еще сразу видно, что они были влюблены друг в друга.

– Мне позвонила ее соседка, – вспоминает Николас, и его глаза снова наполняются слезами. – Сказала: «Что-то не так… Она не дышит. Келси не дышит!» Я сразу понял, что произошло, и велел: «Найди ее „Эпипен“. Ей нужен „Эпипен“!» А она все повторяла: «Уже поздно. Слишком поздно, Ник!» Одно и то же, снова и снова. Тогда Келси уже умерла…

Я не выдерживаю и плачу. Обычно я не такая плакса. Я не рыдаю в голос. Но меня настолько захватывают чувства – злость, страх, печаль, – что я заливаюсь слезами. Мне хочется посмотреть Эстер в глаза и спросить: «Что ты наделала? Как ты могла так поступить с Келси?»

– Простите меня. – Николас похлопывает меня по руке и протягивает бумажный платок. – Вам тоже тяжело. Иногда я забываю, что она оставила не только меня.

– Она съела арахис? – спрашиваю я, когда наконец беру себя в руки настолько, что могу говорить.

– Да… – отвечает Николас. – Нет… – И наконец признается: – Арахисовую муку.

Он рассказывает мне о блюде, которое готовила Эстер. Соевый соус. Рисовый уксус. Арахисовая мука. Я столько раз его ела! Живо вспоминаю тот день, когда взяла у нее сушеный укроп. Помню, как усталая Эстер вернулась домой после вечерних занятий, и голос у нее сделался как у Ганнибала Лектера: «Сушеный укроп стоит здесь. А арахисовая мука здесь», и она стучит банками и пакетами, и темно-желтая мука рассыпается по полке. Тогда я подумала: она расстроилась из-за того, что я взяла у нее сушеный укроп.

Тогда мне в голову не закралось ни тени сомнения. Но сейчас… Выходит, дело было вовсе не в укропе.

– Произошла ошибка. Несчастный случай, – говорю я, и он кивает, правда не слишком уверенно. Ошибка. Несчастный случай.

Но так ли это?

– Они что-то пили, – говорит Николас. – Коктейли «Маргарита». Обе слегка перебрали. Соседка Келси уверяла, что всегда заменяла для Келси арахисовую муку пшеничной. Всегда! Но не в тот раз. В тот раз она забыла… – И он повторяет: – Они перебрали.

Хотя Николас повторяет, что произошла ошибка, мне кажется, что он сам себе не верит. По его словам, Келси всегда носила в сумочке «Эпипен». Всегда. Кроме того вечера, когда лекарства на месте не оказалось. Его нигде не могли найти.

Эстер приготовила свое коронное блюдо с арахисовой мукой, и поэтому Келси Беллами умерла. А лекарства не нашли; «Эпипен» просто исчез.

– Одна ошибка – еще куда ни шло, но сразу две ошибки… – Николас умолкает. Я понимаю, о чем он думает. Он думает о том, что Эстер убила его невесту. Я думаю то же самое. – Келси никуда не выходила без своего «Эпипена», – говорит он.

– Потом его нашли? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он.

Напоследок Николас говорит:

– Если бы мы поженились, ее бы звали Келси Келлер. – Он грустно улыбается – видимо, вспоминает – и рассказывает, что она всегда находила свое новое имя смешным до истерики. Келси Келлер.

Я улыбаюсь:

– Как это похоже на Келси! – И добавляю, что у нее было потрясающее чувство юмора, как будто в самом деле знала ее.

Весь день на работе я поглядываю в окно, замечаю, как приходят и уходят пациенты доктора Джайлса. Всякий раз, как дверь со скрипом открывается, он выходит на порог, радостный, как жаворонок. На лице у него еле заметная улыбка – он пожимает пациентам руку, хлопает их по спине и приглашает войти.

Потом он закрывает дверь и задергивает шторы, и мне остается лишь гадать, что творится там внутри.