Мэри Кубика - Не плачь

И все же я не молодею, как, кстати, и не уменьшаюсь в размерах! Как-то я совершила ошибку – а может, и наоборот, признавшись Эстер в своих опасениях. Эстер тут же составила фитнес-план для себя и для меня. Она не заядлая спортсменка, но бегает от случая к случаю. Нет, она не участвует в марафонских забегах, но способна продержаться милю-другую. Этим мы и занялись. Эстер обычно поднимала меня с постели рано утром – задолго до рассвета, и мы бежали по одному и тому же маршруту, по Кларк к Фостер. Потом мы перебегали улицу под Лейк-Шор-Драйв и оказывались на так называемой Озерной тропе, которая проложена вдоль берегов озера Мичиган. Длина ее почти тридцать километров. Разумеется, мы ни разу не добежали до конца – и даже до половины. Более того, я вообще не уверена, что бежала, то есть что мои ноги по очереди отрывались от земли. Скорее, наши пробежки можно было назвать прогулками. Мы старались идти спортивным шагом, то есть быстро, и не слишком отставать от толпы любителей бега, будущих марафонцев или олимпийцев.

Но даже после таких прогулок у меня буквально отнимались ноги; их сводило судорогой. Много раз. Я не могла дышать.

Но Эстер – такая Эстер – все время подбадривала меня. «У тебя получится», – уверяла она. Она специально бежала медленнее, чтобы быть рядом со мной и я не чувствовала себя неуклюжей колодой, хотя я почти уверена, что я выглядела как неуклюжая колода – я размахивала руками, как подстреленная птица, которая падает с неба.

Эстер не сдавалась. День за днем, день за днем она вытаскивала меня из постели, хотя я каждый раз пыталась увильнуть, хныча, что натерла ноги, что у меня болят суставы, мышцы и сухожилия. У меня действительно все болело. Я с трудом могла присесть в туалете, надеть носки или туфли. Но Эстер не оставляла меня в покое. «Просыпайся, просыпайся!» – пела она мне каждое утро, выманивая меня из постели. Она делала теплую ванночку для моих уставших конечностей, добавляла туда английскую соль, которую называла «панацеей от мышечных болей». Заставляла меня делать упражнения на растяжку. Помогала натянуть носки. Завязывала мне шнурки. Вытаскивала на Озерную тропу. И я бежала.

Думая об Эстер, я снова раздвигаю дверцы встроенного шкафа. Смотрю на слово «Келси», нацарапанное на стене. Оно похоже на крик о помощи. Когда Эстер решает чего-то добиться, для нее практически нет ничего невозможного.

И я невольно гадаю, чего Эстер решила добиться на этот раз.

Через какое-то время мы с Беном переходим в комнату Эстер, где я показываю ему мои последние достижения: обрезки фотобумаги, разбросанные по всему полу.

– Что это? – спрашивает он, когда я объясняю, как достала узкие ленточки из шредера.

– Может, и ничего, – отвечаю я, – а может, и что-то – Я пожимаю плечами: – Пока не знаю.

Мы с Беном умолкаем, садимся на пол и начинаем собирать кусочки пазла. Нам не терпится понять, кто изображен на фотографии.

Мы работаем быстро и даже не разговариваем. Разговаривать нам не нужно.

Кто на снимке? Эстер? Или – может быть – там Келси Беллами… Судя по сложенным кусочкам, перед нами все-таки женщина. Ноги у нее более изящные, чем мужские; на ней джинсы клеш. Лица пока нет; ничто не способно подсказать нам, кто она такая. Мы не находим красноречивых аксессуаров, которые указывали бы на их владелицу. Ясно, что снимок увеличенный, но подробностей мы не видим. Мы с Беном засиделись за полночь, стараясь поскорее закончить работу.

Сегодня полнолуние; огромный сияющий шар светит в окно, серебристый свет разливается по полу. Когда луну закрывают тучи, они крадут лунный свет, и в комнате становится темнее. Тогда нам с Беном труднее рассмотреть лежащие перед нами кусочки головоломки. Вскоре луна возвращается, она дразнит нас и насмехается над нами, освещая пол, и я невольно гадаю, не бродит ли где-то рядом коварная Эстер, которая тоже дразнит нас и насмехается над нами.

Я просыпаюсь раньше обычного и еду на велосипеде в единственный продуктовый магазин в городке, который работает круглосуточно. В нашем холодильнике почти не осталось еды, а у того, что есть, либо вышел срок годности, либо оно уже позеленело от плесени. До магазина километров пять; я еду туда на велосипеде и привожу домой дюжину яиц, пакет молока, тертый сыр и фрукты. Вешаю пакет с фруктами на руль. Сейчас свежих сезонных фруктов не найти, поэтому взял пару яблок и кисть красного винограда. Сойдет.

Вернувшись домой, я мою виноград и яблоки, взбиваю яйца. Добавляю к яйцам молоко и сыр, как любит отец, солю, перчу. Дом заполняется ароматами еды, но отец все равно не просыпается. Он крепко спит, и дверь в его спальню закрыта. Я роюсь в посуде, выискиваю тарелку покрасивее, не старую и не треснутую, раскладываю еду то так, то эдак: яичницу горкой, виноград. И все равно тарелка кажется мне полупустой и довольно жалкой. Конечно, надо было добавить к яичнице что-нибудь еще: тост, бублик, нарезанную колбасу. Ну и ладно! Наливаю стакан молока, жалея о том, что не купил сока. Или кофе. Или хлопьев. Подчиняясь внезапному порыву, достаю из холодильника банку «Маунтин Дью» – на всякий случай. Неизвестно, чем ей захочется запить яичницу. Поставив все на поднос, я выхожу из дому и перехожу дорогу. Отцу я тоже оставляю тарелку с завтраком.

Перл еще спит, когда я вхожу, но ее будят мои шаги. А может, запах яичницы. Она медленно, как старуха, садится на своей импровизированной постели. Потягивается, как будто у нее затекли мышцы.

– Доброе утро, – говорю я, может быть, слишком оживленно, и она хрипло отвечает:

– Доброе утро.

Голос у нее еще сонный. Я улыбаюсь.

Я рад тому, что она еще здесь.

Полночи я думал о том, как принесу ей завтрак. Гадал, будет ли она ждать меня или исчезнет к утру. Я заранее готовился к худшему, к тому, что она уйдет. Снова будет бродить по улицам городка – или, может быть, сядет на поезд «Пер Маркетт» и уедет далеко отсюда. Но вот она во плоти, бледная, растрепанная спросонок. Моя куртка по-прежнему на ней; капюшон надвинут на голову. Как только я вхожу, она пытается из него высвободиться, как будто я пришел забрать свою вещь.

– Оставь, – говорю я, и Перл вздыхает. Утром я принял душ и переоделся; на мне новая куртка из того же мягкого хлопка, такая же серая, как та, которую я дал ей, только немного другого оттенка. – Вот принес тебе завтрак. – Я ставлю поднос на пол рядом с ее импровизированной постелью. Ожидаю, что на запах еды сбегутся крысы, но их нет. В заброшенном доме тихо и пусто.

Она накалывает на вилку кусочки яичницы, а перед тем, как отправить ее в рот, дует на нее. Слышу, как у нее урчит в животе. Судя по выражению лица, яичница ей нравится; а может быть, она так изголодалась, что готова есть все, что угодно, и нахваливать.