Мэри Кубика - Не плачь

«Уходи, Алекс! Оставь меня в покое. Не трогай меня».

И вот еще одно воспоминание. Мать босиком идет по ковру – ступни у нее очень маленькие – а меня отгоняет, как муху. «Алекс! – говорила она, бывало, на грани истерики, но ей все же удавалось не сорваться. – Я же велела тебе уходить. Не трогай меня».

– Куда ушла? – спрашивает Перл, и я просто отвечаю:

– Прочь, – потому что, откровенно говоря, понятия не имею, куда ушла моя мать, и стараюсь не думать об этом, о том, что у нее может быть другая семья – другой муж, другой ребенок.

– Тяжело, – замечает она, отодвигая от себя тарелку. – Иногда люди бывают такими эгоистами, тебе не кажется?

Я киваю: да, кажется.

Потом, непонятно почему, набираюсь храбрости и спрашиваю:

– Что ты здесь делаешь?

Она снова улыбается своей лукавой улыбкой и отвечает:

– Алекс, я могла бы тебе рассказать. Но тогда мне придется тебя убить.

И мы смеемся, и, хотя смех сдержанный, подавленный, я вдруг понимаю, как мне приятно. Давно уже я не смеялся. Слишком давно. Здесь, в заброшенном доме, все звуки гулкие; они эхом отдаются от старых стен и снова попадают в уши. Я уже и забыл, как хорошо смеяться. Когда люди смеются, они счастливы.

Я уже забыл, что значит быть счастливым.

А еще я замечаю, что у нее красивая и милая улыбка. Маленьких белых ровных зубов почти не видно из-за губ. Подозреваю, что она тоже давно не улыбалась и не смеялась. Во всяком случае, не смеялась по-настоящему, от души.

– Хочешь правду? – спрашивает Перл, обрывая смех, и вдруг бесстрашно протягивает руку – нас разделяет совсем небольшое пространство – и проводит кончиками пальцев по моему акульему зубу. Я невольно напрягаюсь, кровь стынет в жилах. Мне трудно дышать. – Я здесь проездом, – говорит она, хотя, судя по выражению ее глаз, я догадываюсь, что дело не так просто, и мои мысли снова возвращаются к одному-единственному человеку: доктору Джошуа Джайлсу. Во мне вскипает ревность, и я понимаю: у меня появилась лишняя причина не любить этого типа.

Перл приехала ради него, хотя я больше всего на свете желаю, чтобы она приехала ради меня.

Интересно, что означают ее слова «Я здесь проездом»? Решаю, что она просто плывет по течению, перебирается из одного маленького городка в другой. Интересно, есть ли у нее где-нибудь семья, друзья – может быть, парень, который скучает по ней. Может быть, ее ищут. Человек, который думает о ней так же, как сейчас думаю о ней я.

– Ты надолго? – спрашиваю я. – Скоро уедешь?

– Я не тороплюсь. – Она пожимает плечами, и я гадаю, что это значит. Сколько она здесь пробудет: день, неделю, год? Очень хочется ее спросить. Я хочу точно знать, в какой день я приду в заброшенный дом и не найду ее здесь. Завтра? В пятницу? На следующей неделе? Попрощается ли она, прежде чем уехать? Попросит ли она меня поехать с ней, последовать за ней в ее путешествии? Сомнительно, и все же… Помечтать-то можно.

Ни о чем таком я ее, конечно, не спрашиваю. Вместо вопросов вожусь с нагревателем, чтобы не смотреть в ее красивые глаза.

Сегодня я надолго не задерживаюсь: не могу. Смотрю на свои дешевые часы. Неужели уже так поздно? Скоро мне нужно быть на работе. Еще один день убирать со столов за ту минимальную плату, которую выделяет мне Придди.

– Не забудь выключить нагреватель перед уходом, – напоминаю я, когда ее рука падает с моего ожерелья, и Перл отвечает, что не забудет. Я киваю и говорю, что мне пора. Перед тем как уйти, я в последний раз смотрю на нее через плечо.

Эстер часто готовит одно вегетарианское блюдо – жаренные в масле овощи с бобами, брокколи, молодой кукурузой и сыром тофу. Я долго отказывалась его пробовать, но потом поняла, что боялась напрасно. Оно очень вкусное, просто восхитительное. К овощам полагается подливка, в которую входят соевый соус и рисовый уксус. И четверть чашки арахисовой муки.

Мне это все равно, чего нельзя сказать о Келси Беллами.

Ей было четыре года, когда у нее впервые нашли аллергию на арахис. Я узнаю обо всем от ее жениха Николаса Келлера. Я сижу напротив него на кухне в недавно отремонтированной квартире у Гайд-Парка. Небольшой стол со стеклянной столешницей рассчитан на одного. На него.

Он безутешен; стоит мне назвать имя Келси, и его карие глаза наполняются слезами.

– До четырех лет она ела арахис, и ничего, – говорит Николас, – но со временем все стало хуже. У аллергиков так бывает. В четыре года ее мама впервые дала ей сэндвич с арахисовым маслом и джемом, и сразу после этого – так говорят – Келси стала задыхаться. Горло распухло, она вся покрылась сыпью. Анафилактический шок. С того дня она постоянно носила с собой шприц-тюбик «Эпипен». Бенадрил, антигистаминный препарат, снимающий симптомы аллергии. Она всегда была наготове… Она всегда очень внимательно следила за тем, чтобы не есть арахис. Мы вообще редко ели не дома – слишком рискованно. Она вечно читала на всем этикетки. Абсолютно на всем, – говорит он. – Не ела полуфабрикаты, все, что произведено на крупных предприятиях, боясь перекрестного загрязнения. Никаких готовых хлопьев, никаких злаковых батончиков, крекеров…

– Что же тогда произошло? – спрашиваю я.

Он качает головой и говорит: несчастный случай, ужасное стечение обстоятельств.

Найти Николаса Келлера оказалось нетрудно. Во всех Соединенных Штатах их оказалось двадцать, и только двое жили в Иллинойсе.

Он был первым, кому я позвонила. Угадала с первой попытки. Поездка из Андерсонвилля в Гайд-Парк заняла добрых час двадцать минут: надземка, два автобуса и полмили пешком.

Я ждала до вечера, когда он наверняка вернется домой с работы. На LinkedIn я узнала, что Николас Келлер – финансовый консультант. И вот я уже звоню ему в дверь. Какое-то время мы ведем светскую беседу, а потом я называю причину своего визита. Он кажется мне довольно строгим малым; не такого жениха Келси Беллами я себе представляла. Что ж, как говорится, противоположности сходятся.

– Я училась с Келси в начальной школе, – вру я, – в Уинчестере.

– Вы из Уинчестера? – спрашивает он.

Я киваю: да, из Уинчестера, штат Массачусетс.

– Вперед, «Ред Сокс»! – добавляю я, потому что знаю про Бостон только то, что там неплохая бейсбольная команда. А вспомнив «Бостонское чаепитие» из истории, предполагаю, что бостонцы, наверное, любят пить чай…

– У вас совсем нет бостонского акцента, как у Келси, – замечает он, и я говорю, что мой отец военный и в Массачусетсе мы прожили недолго.

– Форт-Девенс? – уточняет он, и я киваю, хотя понятия не имею, с чем я, собственно, соглашаюсь. Рассказываю, что мы с Келси вместе учились в четвертом классе.

– В четвертом или… – Я притворяюсь, будто задумываюсь. – Может, в пятом? Точно не помню.