Мэри Кубика - Не плачь

Почему я ничего не знала?

Что я за подруга?

– По телефону она была немногословна. Сказала, что хочет что-то рассказать при личной встрече. Кажется, она получила какое-то письмо или записку… Не знаю, что там было; возможно, письмо имело какое-то отношение к мисс Беллами, – говорит детектив.

Сердцебиение у меня учащается; руки, которые я грею в рукавах голубого свитера, начинают потеть.

– Когда она вам звонила? – уточняю я.

– В субботу вечером, часов в девять, – отвечает он.

Часов в девять… Вскоре после того, как я пошла в тот дурацкий караоке-бар, оставив Эстер дома, в пижаме, под пледом. Она нарочно ждала, пока я уйду, чтобы позвонить детективу? Да была ли она в самом деле простужена? Эстер получила какое-то письмо или записку… Не может быть! Я вспоминаю письма, начинающиеся со слов «Любовь моя». Эстер ничего не получала, а те письма написала она сама. Наверное, он ошибается. Подпись вполне недвусмысленна: «С любовью, Э. В. ». Эстер Вон. Она подписала письма своим именем. Она сама их написала… Разве нет?

Возможно ли, что сама Эстер – «Любовь моя»? В такое верится с трудом.

– Письма у меня, – говорю я детективу Дэвису, лезу в сумку и протягиваю ему два листка. – Я захватила их с собой.

Я таскаю их с собой в сумке, потому что не могла придумать другого безопасного места, где их можно было оставить. Конечно, я их читала, и не один раз; ни в одном из них нет ни слова о Келси Беллами. Детектив Дэвис бегло просматривает письма; судя по всему, они и на него не производят особого впечатления, хотя он спрашивает, можно ли на время взять их. Я киваю и смотрю, как он осторожно убирает письма в нечто вроде пакета для улик; наверное, потом с них снимут отпечатки пальцев и проведут криминалистическую экспертизу, чтобы узнать, на какой машинке их напечатали.

Не поймите меня неправильно, письма совершенно сумасбродные. Можно сказать, бредовые. Но в них нет никакого признания, а Келси Беллами вообще не упоминается. Видимо, детектив что-то не так понял. Должно быть, он неверно истолковал слова Эстер – а может быть, она солгала или, по крайней мере, скрывала от него правду. Может быть, Эстер пыталась сбить детектива со следа. Но зачем?

– Больше никаких писем не было? – спрашивает детектив, и я отвечаю, что не было.

– Должно быть что-то еще, – говорит он, но я уверяю, что больше ничего нет. Судя по выражению его лица, я снова провалилась. В каком-то смысле подвела его.

А может быть, я подвела Эстер. Сейчас трудно сказать наверняка.

– А что же с моей фотографией? – спрашиваю я. – С той, которую Эстер уничтожила в шредере… где она перечеркнула мне горло красной линией? Ведь это явная угроза! Она хочет моей смерти.

– Или, может быть, вас сфотографировал тот же человек, который писал письма Эстер… – говорит детектив Дэвис, и я чувствую, как к горлу подкатывает желчь, как лава в вулкане, готовом вот-вот извергнуться. – Может быть, это он или она желает вам смерти.

Похоже, земля твердая. Не мерзлая, а просто твердая. Труднее всего снять дерн, верхний слой почвы, но Перл не сдается, нажимает на лопату подошвой сапожка. Дерн слежался; многочисленные корни переплелись и не пропускают лезвие. Тяжелая работа, но Перл потихоньку продвигается вперед. С благоговейным ужасом смотрю, как растет кучка земли рядом с ее стройной фигуркой. Ей жарко – она в испарине и вся дрожит. Сначала она снимает пальто, потом шапку, швыряет одежду на росистую траву. Невольно вспоминаю тот день на озере, когда Перл разделась до трусов и вошла в холодную воду.

После того как она снимает верхний слой, копать становится легче; земля под дерном мягкая и уже не требует таких усилий. Перл копает без остановки; наблюдая за ней, я теряю счет времени. Ее движения меня гипнотизируют и одновременно пугают. Мне по-настоящему страшно. Кто эта девушка и чем она занимается? Зачем она выкапывает останки Женевьевы? Внезапно мой порыв, стремление идти за ней кажется мне идиотизмом. Откровенной глупостью. На моем месте любой, у кого есть хоть капля мозгов, сразу же вызвал бы полицию или, по крайней мере, держался бы от нее подальше. Я же пошел за ней – и вот сижу на заброшенном кладбище и прячусь в кустах, глядя, как безумная женщина выкапывает труп из земли. Туман понемногу рассеивается; чтобы Перл меня не увидела, мне приходится сесть на корточки. Не хочу даже думать, что она со мной сделает, если поймет, что я был здесь. До поры до времени я еще могу прятаться за кустами.

Наблюдая за Перл издали, я вспоминаю все, что мне известно о девочке, похороненной в той могиле. Надо признать, что известно мне немного; Женевьева умерла до моего рождения. Многие вспоминали, как простой деревянный гроб достали из багажника машины и опустили в эту самую могилу. Женевьеву похоронили быстро, без долгого прощания и похоронной процессии. Гробик извлекли из багажника, поставили в яму, забросали землей – и никто не задавал никаких вопросов. Соседи даже радовались, что она умерла. Хотя ей было всего пять лет, она была настоящей преступницей: донимала других детей, портила имущество, мучила животных. Так мне рассказывали.

Конечно, никто не желал маленькой девочке смерти, и все же соседи испытали облегчение, когда она умерла.

«Особенно настрадалась от нее мать», – вспоминают соседи спустя много лет, глядя на заброшенный дом и бормоча себе под нос что-то вроде: «Стыд и позор».

Насколько мне известно, на могилу к Женевьеве никто не приходит. Могу лишь предположить, что ее родственники уехали, как только похоронили девочку. Дом они поспешили бросить.

Вскоре Перл добирается до песка; под песком вижу терракотовую глину. Еще ниже битый камень. Потом сталь ударяется о дерево – она дошла до гроба. Но над ним еще есть крупные камни, которые трудно перетаскивать. Должно быть, они тяжелые; Перл с трудом поднимает их.

Наконец, она добирается до нужного места. Я понимаю: ради этого она сюда пришла.

На кладбище тихо, я слышу только затрудненное дыхание Перл. Ей не хватает воздуха. Наверное, в горле у нее пересохло. Даже мне хочется пить, хотя я не работал. Она вся в испарине от напряжения, а я закоченел от долгого сидения на одном месте. Даже легкие болят. Холодно; скоро наступит зима – не успеем мы оглянуться. Трава вокруг пожухла и пожелтела, готовится к зимней спячке. На ощупь она жесткая и больше не растет. Скоро ее накроет снегом. Туман вокруг меня начинает подниматься, и мир приобретает очертания. Вижу гранитные и мраморные надгробия, нелепые, искривленные деревья и церковь – маленькую прямоугольную протестантскую церковь, на известняковом фундаменте, обшитую досками по фасаду. Простые окна без наличников. В начале девятнадцатого века вообще строили без изысков. Позже маленькие церкви в нашем городке сменились более современными и красивыми.