Александр Трапезников - Ночные окна

– Нет, это не все, – раздался надо мной тихий вкрадчивый голос.

Возможно, я «вспоминал» вслух? Или мне мерещится?

– Это далеко не все, – повторил тот же человек. – И тебе ничего не мерещится. Ты покуда еще жив. Чувствуешь. Но это скоро пройдет.

«Ну вот, – подумал я. – Теперь за слуховыми галлюцинациями последуют зрительные, а потом всякие неприятные тактильные ощущения…»

Так оно и произошло: где-то далеко в темноте появился слабенький огонек свечи. Он поднимался и приближался снизу, будто бы двигался из подземелья. Может быть, я нахожусь не в подвале, а в гроте? Вот почему тут так сыро и холодно. И не в гроте даже, а в самих катакомбах? Перетащили меня сюда, что ли?..

Огонек свечи между тем продолжал плыть ко мне. Его прикрывала от сквозняка восковая рука с иссохшими пальцами.

Я даже различил желтые обкусанные ногти. А вскоре увидел и лицо. Это была женщина с уродливой выпяченной губой. Параджиева!

– Тс-с! Тихо!.. – отчетливо произнесла она.

Значит, она разговаривает? А как долго притворялась глухонемой! С какой целью?

Параджиева поправила у меня под головой подушку. А затем пребольно щелкнула своими костяными пальцами по лбу и засмеялась.

– Сейчас все соберутся, тогда и начнем, – сказала она. – И подушка потом пригодится. Люблю это дело…

– Нечего ждать, – раздался все тот же вкрадчивый мужской голос. – Будем начинать без них. Когда подойдут – подключатся.

Его фигура выплыла из темноты. Он был облачен в зеленый балахон и маску: не то свиное, не то козлиное рыло, с паклевидной бородой, розовым пятачком и винтообразными рожками.

– Все должно быть по правилам, – продолжил этот урод с венецианского карнавала. – Итак, имя, фамилия, профессия? А вы записывайте!

В ногах у меня уселись неизвестно откуда вынырнувшие Жанна и Жан, с бумагой и карандашами в руках. Изготовились вести протокол.

– Да что, черт возьми, тут происходит? – слабо проговорил я. У меня было так мало сил, что я даже не мог как следует возмутиться.

Не обратив на мои слова никакого внимания, козлохряк забубнил, как лжепономарь на паперти:

– Вы обвиняетесь в следующих преступлениях… В убийстве Аллы Борисовны Ползунковой. С целью скорейшего получения завещанных вашей клинике десяти миллионов долларов. Разработав хитроумный план, вы произвели это злодеяние с особой жестокостью, что усугубляет вашу вину.

– Не я, ложь! – вылетело у меня из горла.

– Молчи! А то положу подушку на лицо, – предупредила меня Параджиева.

– Вы довели свою жену Анастасию Владиславовну Тропенину, урожденную Шиманскую, до безумия, подбросив ей перед открытием выставки собачью голову в кровать, – продолжил бубнить человек в маске. – Все с той же целью – завладеть ее капиталами.

– Нет, нет! – запротестовал я. – Все не так!

– Так, Саша, так, – мягко сказал Левонидзе, выдвигаясь из темноты. – Я же знаю. Только не хотел говорить.

– Вы довели до самоубийства одного из своих пациентов с Рублевского шоссе, который спонсировал клинику и оставил вам прощальное письмо-стихотворение: «Не горько ли тебе?..» Вспоминаете?

– Нет! – крикнул я.

– Нет? Кошкин жакет! – передразнил меня человек в маске и вдруг резко сорвал ее, приблизив свое лицо к моему. Это был Волков-Сухоруков.

– А мою дочь тоже не ты убил, сбив ее на своей «тойоте»? – прошептал он, скрипя зубами.

– У меня «ауди»!

– А в прошлом году была «тойота», – произнес Каллистрат, выйдя на свет из-за спины Левонидзе. – Я же был свидетелем этого преступления. А вы потом заплатили мне за молчание. И пригласили даже отдохнуть в вашей клинике. Может быть, тоже хотели убить?

– Ид-диот! – пробормотал я.

– Идиот – это я, – сказал Бижуцкий. И этот тут! Все собрались, черти, оборотни! – Вы сделали меня полным идиотом, – продолжил Б.Б.Б. – Развивали во мне психопатии. Будто нарочно экспериментировали с живым человеком. И я знаю, для чего. Потому что вы пишете монографию на эту тему. А я у вас – как подопытный кролик. Решили войти в анналы психиатрии? Встать наряду с Юнгом и Фрейдом?

– Подтверждаю его слова, – раздался голос Стоячего. – Истинная правда. Никакой он не трюфель, а мухомор!

– Да, да! Верно! Лжец! Обманщик! Тайный развратник! Вор! Убийца! – посыпались и другие голоса-возгласы. Замелькали гневные, искаженные в полутьме лица: братья Топорковы, Нехорошее со своим «семейством», Маркушкин, Николай Яковлевич, иные мои пациенты – бывшие, о которых я уже и забыл.

– Отдайте его мне, – попросила вдруг Нина, усаживаясь ко мне на колени и отталкивая писцов-протоколистов. – Он мне нравится. А потом делайте с ним, что хотите.

– Нет, мне! – потребовал Олжас, подтачивая на бруске нож с инкрустированной костяной ручкой. – Только мне. Я давно жду. Я голоден.

– И этот человек числился супругом моей Насти! – с возмущением произнес Гох.

– Почему «числился»? Я и есть, – возразил я, дергаясь под тяжестью усевшихся на меня тел.

– Есть буду я, – напомнил Олжас Сулейманович.

– А мы на это поглядим, – сказала непонятно как очутившаяся тут Харимади, которую держал под руку Парис. Впрочем, какая разница, откуда они все тут взялись, в этом подвале или катакомбах? Мне уже становилось как-то все равно. Вон – и Лариса Сергеевна Харченко там маячит, и Леночка Стахова, и Зара Ахмеджакова, и… и… кажется… сама мадам Ползункова со своей Принцессой на плече. Только вид у нее не очень здоровый. Оно и понятно – столько времени пролежать без движения.

– Так какие будут предложения? – спросил Тарасевич, постукивая сандаловой тростью по земляному полу. – У меня времени мало.

– Наш самолет в Токио через два часа, – добавил Сатоси. – И вообще, это ваша проблема – русских. Вечно вы в своих душах копаетесь! Начитаетесь на ночь Достоевского…

– Ладно, давайте, в самом деле, решать, – сказал Мишель Зубавин, громко зевнув. – А то цыгане у ворот ждут. Томятся без нас. Слышите?

Откуда-то издалека действительно доносились тоскливые гитарные переборы. На первый план выдвинулся господин Шиманский. Вид его не предвещал ничего хорошего. «Этот предложит либо закатать в асфальт, либо сбросить с вертолета», – подумалось мне.

– Господа! – начал Владислав Игоревич. – Процесс подходит к концу. Я требую…

Но договорить он не успел. Его оттолкнула… Анастасия и с подавляющей всех силой и гневом произнесла:

– А ну-ка, пошли отсюда все вон!

И положила мне на лоб свою прохладную, умиряющую ладонь. Лица и фигуры стали искажаться и исчезать. Мрак отступал, уползал в щели. Вроде бы даже прибавилось свежего воздуха.

А я… проснулся.

На столике в моем кабинете горела лампа, а я лежал на кушетке. Выходит, аварию на электростанции уже устранили и свет дали. Это хорошо. Но голова у меня по-прежнему трещала. Я потрогал лоб и обнаружил мокрое полотенце. И только сейчас заметил сидящего в кресле Левонидзе. А за столиком на стуле еще и Волкова-Сухорукова. Они тихо переговаривались, пока не услышали, как я зашевелился.