Александр Трапезников - Ночные окна

В первую секунду Анастасия замерла, будто остолбенела. Я держал ее за руку, ощущая биение пульса. У меня самого сердце готово было выпрыгнуть из груди. Сейчас с Настей могло произойти все что угодно. Вплоть до коллапса или немотивированной истерики. И я уже приготовился к самому худшему, держа в кармане шприц с успокоительным лекарством, когда она вдруг совершенно спокойно и ровно, произнесла:

– Зачем же ты держишь их на цепи? Ка-а-кие милые!..

Она присела на корточки и стала гладить прыгающих доберманов, которые все норовили лизнуть ее в лицо. Анастасия смеялась, и они, кажется, тоже – по-своему, по-собачьи. Понимание и дружба между ними возникли мгновенно, в одну минуту. Собаки это особенно чувствуют. Я радовался, глядя на их щенячью возню. Эксперимент удался. Теперь ей оставалось выудить из памяти лишь «то лицо»… Для этого мне опять нужно было «проявить» несколько негативов, и именно в присутствии Анастасии. Провести еще один, последний эксперимент. Пока же мы отправились завтракать.

– Во что мы сегодня будем играть? – спросила у меня в столовой Ахмеджакова. У нее, судя по всему, было веселое настроение.

– В войнушку, – отозвался я также шутливо, оглядывая свое «войско», рассаживающееся за столиками. Мне надо было определить: кто из них враг, а кто – друг.

– Будет так же забавно, как вчера?

– Скучать, надеюсь, не придется.

– А где, кстати, Лариса Сергеевна?

– Спит, – сказал я, и был совершенно прав. Ведь что есть смерть, как не долгий сон перед воскрешением? Но философско-богословские вопросы сейчас казались неуместными, плохо сочетались с омлетом и жареным беконом. Который к тому же я не успел проглотить: Левонидзе поманил меня в коридор. Там уже ждал и Волков-Сухоруков. Оба были явно чем-то взволнованы.

– Последние новости, – сказал следователь ФСБ, раскуривая трубку. – Я связывался со своими коллегами из Управления по поводу вашего Тарасевича. Генерал орал на меня так, что, наверное, было слышно в Вашингтоне и Токио.

– Что такое? – спросил я, пережевывая захваченный бутерброд.

– А то, что вы – и я тоже – не в свое дело лезете. Они в курсе. И уже давно «ведут» этого Сатоси. Даже здесь, в клинике. Тарасевич, насколько я понял, сообразил, подыгрывает в этом. Скорее всего, дезинформирует японца. Словом, дело темное и щекотливое, а мы можем сорвать всю операцию. Нам велено заткнуться и не мешать.

– Ясно, – сказал я, проглотив наконец ветчину.

– Не то выведут в лес и расстреляют, – добавил Левонидзе. – Теперь что касается Олжаса. Мой приятель из казахского посольства дал ценную информацию. Но сначала я советую вам где-нибудь присесть. Чтобы башкой не грохнулись.

– Мне вчера ночью пепельницей в голову заехали – и то ничего, – отозвался Волков-Сухоруков. – Говори уж.

Я тоже сейчас мог не опасаться за свою «крышу», там уже нечего было сотрясать после двух ударов. Поэтому приготовился слушать стоя.

– Как хотите! – пожал плечами Георгий. – Сами потом не пеняйте. Дело в том, что Олжас Сулейманович Алимов пять лет назад… скончался от сердечного приступа. Это совершенно достоверно.

Волков-Сухоруков в изумлении присвистнул.

– Значит, у нас здесь все-таки – Нурсултан? – спросил я.

– Не торопись, – усмехнулся Левонидзе. – Нурсултан, брат-близнец Олжаса, действительно сидит в психиатрической лечебнице, только не в Чимкенте, а в Алма-Ате. Из-за какой-то путаницы тебе дали неправильную ориентировку. Мы можем хоть сейчас связаться с главврачом больницы. Что, впрочем, я уже сделал час назад.

– Так что же получается? – теперь уже настала моя очередь спрашивать. – Кто же этот Олжас?

– Я получил ответ и на этот вопрос от своего приятеля из посольства, – сказал Левонидзе. – Видите ли, друзья, пятьдесят лет назад у крупного партийного работника в Казахстане Сулеймана Алимова в один прекрасный день родилась… тройня. И все – близняшки.

– Третий брат? – спросил Волков-Сухоруков.

– Нет, третьей была сестра, – ответил Георгий. – Не будем сейчас вдаваться в их семейные отношения. Но все они были очень дружны. Особую привязанность сестра, звали ее Тазмиля, испытывала почему-то именно к среднему брату – Олжасу. Он также делился с ней своими секретами, даже когда учился в МГИМО, и позже. Но у нее, как и у старшего братца Нурсултана, было не все в порядке с психикой. Она все время – хотела стать… мужчиной.

– Вон оно что! – Я уже начал догадываться. Но Волков-Сухоруков пребывал в неведении.

– Ну и что с того? – спросил он.

– А то, – торжествующе ответил Георгий, – после смерти Олжаса Тазмиля наконец-то осуществила свою идею-фикс. К тому же, и время сейчас удобное – свобода! – делай, что хочет твоя левая нога.

– При чем тут нога? – Волков-Сухоруков пыхнул трубкой. – Говори яснее.

– Она сменила пол, – сказал я. – Стала транссексуалом.

– Точно! – кивнул Георгий. – Это мне было поведано под большим секретом. Сами понимаете… К чему выносить сор из избы уважаемого семейства? Правда, сам-то Алимов уже давно в гробу, но все же. А Тазмиля стала Олжасом. Ей это было нетрудно сделать – я имею в виду не саму операцию по смене пола, а внутреннее преображение. Кроме того, она хорошо знала личную жизнь своего братца-дипломата. А поскольку еще и похожа как две капли воды… Отличить трудно, даже друзьям. Впрочем, она не особенно любит с ними встречаться. В основном, ездит по заграницам, денег достаточно. И пьет.

– Это понятно, – произнес я. – У транссексуалов обычно стремительно развиваются всякие болезни и фобии. Чаще всего – наркомания и алкоголизм.

Волков-Сухоруков еще сильнее запыхтел трубкой, просто стал напоминать грибовидное облако.

– Однако это не снимает с нее подозрения в убийстве Ползунковой, – сказал наконец он. – Будь она хоть Тазмиля, хоть Фатима, хоть сама Фата-Моргана!

Мы были вынуждены с ним согласиться.

Шиманский приехал в одиннадцатом часу и – что весьма удивительно! – без привычного эскорта из бронированных автомобилей и роты секьюрити. Всего лишь один джип «чероки» с тонированными стеклами и шофер-телохранитель. Я встретил его у ворот клиники, поскольку он связался со мной по мобильному за десять минут до этого. Сергей и Геннадий были на посту, а в проснувшемся таборе продолжалось безудержное веселье – чисто русская национальная забава. Джип с Шиманским даже не хотели пропускать, пока Владислав Игоревич не бросил на серебряный поднос с рюмкой водки несколько купюр.

– Что это у вас тут творится? – спросил он у меня, протягивая руку. У него была спортивная подтянутая фигура, волевое лицо, но на темени – плешка, размером с чайное блюдце.

– Ничего особенного, – ответил я. – Народ гуляет. Сегодня же воскресенье.