Сэйтё Мацумото - Тайна субургана. И если я умру завтра... Среда обитания

— А там расставлены посты? — спрашиваю я его.

— Вот об этом вы там и узнаете, — отвечает капитан. — А по возвращении и нам расскажете.

Артемиса поднимается; я его не вижу, должно быть, он — это приближающийся ко мне силуэт. Он похлопывает меня по плечу и говорит: «Ну давай, товарищ!»

Час ночи или около этого. Три дня спустя, после того как я прибыл в Ла-Плату, у меня сломались часы. И смех и грех — я провожу пятьдесят пар, а мои ломаются. При обысках на дорогах после апрельской забастовки нельзя было по-другому добраться до Ориенте. Мы приехали в эту провинцию на грузовичке старика Лавастиды: ткани, часы. Правда, нас никто не остановил…

Мешок сейчас весит уже сто либр; нет, больше, потому что у меня болит спина и я не могу идти так быстро, как Артемиса. Пот снова катится по телу, и мне мучительно хочется пить. Но жажда — это не страх.

— Ну давай здесь передохнем, приятель, — говорит Артемиса.

Меня утешает мысль, что он тоже устал. Он сбрасывает мешок, садится на землю и прислоняется спиной к дереву. Я тоже скидываю мой и на четвереньках подползаю к нему.

— Закурить бы.

— Да и я не прочь, — бросает он. — Что ж, закурим…

Я видел столько кинофильмов, где снайперы попадают прямо в сердце солдату, целясь в ночной тьме на огонек его сигареты, что поневоле ощутил сомнение.

— Думаешь, можно?

— Да тут только одни хутии [56] Хутии — семейство млекопитающих из отряда грызунов. Распространены на островах Вест-Индии, включая Кубу. , — смеется он надо мной. — Гвардейцы выше перевала Ла-Тихера не поднимаются, а мы уже минут двадцать, как оставили его позади.

Он зажигает сигарету: огонек высвечивает его острый нос, выдающиеся скулы, кудрявую рыжеватую бороду. Он делает две-три глубокие затяжки и передает мне сигарету. Дым разъедает горло — это «Пектораль». Я раскашлялся, он надо мной не смеется, я возвращаю ему сигарету. Да, придется привыкать к крепким, «Кэмел» или «Лаки страйк» здесь в горах — непозволительная роскошь.

— Ты из Гаваны? — вдруг спрашивает он меня.

— Да. А ты из Пинар-дель-Рио?

— Конечно. Только не из Артемисы. Я из местечка Пять Песо, его даже на картах нет. А тебя что, застукали?

— Еще как! Я занимался этой забастовкой.

— Да, свалить Батисту одной забастовкой трудно, — бросает он.

— Ну, Мачадо, положим, однажды свалили, — возражаю я.

— Тогда все шло по-другому.

— Это еще почему?

— Другие времена.

— Да нет, все одно.

— Ну не думай, приятель.

Спускаться легче, чем подниматься. Правда, не всегда: крутизна отшвыривает тебя, тащит, толкает вниз, нужно ползти, цепляясь за стволы и ветки деревьев, глубоко вонзать каблук сапога в землю.

Моря еще не видно. Артемиса идет впереди метрах в пяти-шести. Похоже, ему легко сползать со склона; он движется мелкими прыжками, я вижу не его, а только его тень, которая молчаливо скользит вниз.

Интересно, около солончака они поставили часового?

Артемиса гасит окурок о землю. Вокруг нас царит тишина, только смутный шепот гор пронизывает глухой мрак.

— А как там, в Гаване? — вдруг спрашивает он.

— На военном положении, — отвечаю я.

— Ну это-то понятно. Только я о другом… Что о нас там говорят?

Мне кажется, что в это «нас» он меня не включает: я был — и почти еще остался человеком, боровшимся в городе. Он же имеет в виду ветеранов Сьерра-Маэстры.

— Это ты о тех, кто в Сьерре? — на всякий случай спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.

— Ага.

— Говорят, что в них наша надежда.

Я слышу, как он почесывает бороду, словно кто-то ногтями проскребает бурьян.

— Вот и я то же думаю, — наконец бросает он.

Не знаю, обо что я споткнулся, скорее всего о какой-то корень, но я кубарем качусь вниз, и именно Артемиса бросается между моим телом и обрывом. Потом помогает встать на ноги.

— Уцепись посильнее, приятель.

— Да стараюсь.

Вот я уже уцепился, поправляю свой автомат на плече и снова принимаюсь спускаться вниз по склону.

— А семья у тебя есть? — спрашивает он.

— Жена, дети, что ли?

— Ага.

— Нет, — отвечаю я. — А у тебя?

— У меня-то есть. Двое щенков. Они в Гуанахае с дедами.

— А чем ты занимался?

Он долго мне не отвечает…

— Поисками работы. А ты?

Я молчу.

— Еще час, и мы будем в лагере…

— Ну и слава богу, — бросаю я, — Черт знает сколько весит этот мешок.

— Вот и пляж, — шепчет Артемиса.

Медленно я придвигаюсь к нему и просовываю голову сквозь траву. Последние метры до песчаной полосы мы ползли по-пластунски.

— Ничего не видно, — говорю я ему.

— Потому что ничего нет.

— И поста нет?

— Вот если они примутся стрелять, когда мы будем уходить, значит, есть. Ну пошли, приятель.

Он встает на ноги и с усилием вскидывает мешок на плечо, Я делаю то же самое. Мешок, похоже, весит уже не сто либр, а пятьсот.

— Все это скоро кончится, приятель, — вдруг говорит он.

— Что?

— Да все это. Война, Батиста долго не продержится.

— Может быть.

— Да уж точно.

Теперь нам, задыхаясь от тяжести мешков, нужно подниматься вверх по склону.

В эту минуту ни он, ни я ничего еще не знали, но в одном Артемиса оказался прав — через шесть месяцев Батиста на самолете удрал с острова, который он хотел сделать одной огромной могилой.

Но в другом Артемиса ошибся — война еще только начиналась,

Он взглянул на свои «Сейко-5». 20.28 вечера. Вторник 6 октября 1968 года. Конечно, точно в 20.30 он выйдет в эфир с отзывом БРО, на волне 37 метров — это длина, соответствующая графику передач на этот день. Его передатчик — транзистор РТ-48А уже открыт. Перед ним на ночном столике лежит ответ для Вальтера.

Он зажигает сигарету. Еще минута, и его передатчик заработает в тысяча триста девятый раз. Он вытягивает ноги и вдруг вспоминает, что с полудня у него не было и крошки во рту.

20.29 — он кладет палец на клавишу.

Тридцать секунд… двадцать… десять…

20.30.

И вот уже он превращает в высокочастотные сигналы ряды цифр: 4758… 9786… 2534.

Минут пять спустя все было закончено. Он немного Подождал, потом выключил передатчик и спрятал его в Кожаный чемодан, лежавший на ночном столике. Взял пачку сигарет и зажигалку, отодвинул магнитную задвижку, которой на всякий случай, помимо основной, запирал дверь и вышел из комнаты.

Как всегда, за нее было уплачено вперед. Последние пять лет он отправлял свои сообщения Вальтеру откуда-нибудь из многочисленных отелей или мотелей Майами-Бич и приобрел хорошую практику.

Его «форд-торино» стоял в конце покрытой гравием площадки паркинга, принадлежащего мотелю. Он включил зажигание и мягко вывел, машину на шоссе. Он жил на Юго-Западе в большом доме, стоящем на углу авеню 27 и улицы 8.