Сэйтё Мацумото - Тайна субургана. И если я умру завтра... Среда обитания

— Разное…

— Ну а именно?

— Что ты отошел от революции.

— Кто тебе это сказал?

— Неважно, Наши общие друзья.

Я закрыл глаза. Любому другому, любой другой я бы ответил что-нибудь вроде: «Нашел (нашла) о чем говорить!» Ей я не мог лгать. Но не мог и сказать правды. Собрав все силы, я спросил ее:

— Ты сама на стороне революции? Не так ли?

— А ты нет?

— Я тебя спрашиваю.

— Как можешь ты меня даже спрашивать об этом?

Я ничего не ответил. Мягко снял руку с ее плеча и поднялся. Помог и ей встать на ноги и взял за руку.

— Пойдем, — позвал я ее.

— Ты понимаешь, что я не хочу? — слабо сопротивляясь, шепнула она.

Я мягко подтолкнул ее в комнату. Закрыл дверь и погасил свет. Подошел к ней вплотную и шепнул на ухо:

— Подними руки…

Медленно, очень медленно она подняла их, и я почти единым дыханием сдернул халатик. Обнял ее и вдруг понял, что с самого начала под халатиком ничего не было.

В июне я ушел от отца Тони и поступил на другую, лучше оплачиваемую работу, которую мне устроил Оросман: переводчиком в издательство «Даймонд и Мейер». Я продолжал писать, но теперь публиковал хвалебные статьи о Движении в «Альборада» — газетенке, издаваемой НРД.

В то время в Майами существовало, по крайней мере, не меньше пятидесяти контрреволюционных организаций, грызущихся между собой. Среди этой клики НРД было не только самым активным, но и самым молчаливым. Именно Национальное революционное движение осуществило нападение на помещение кубинской миссии при ООН, обстреляло около Багамских островов греческое судно, державшее курс на Сантьяго-де-Куба, и готовило — морально и материально — высадку десанта в Лас-Вильяс. Кроме того, НРД было тесно связано с одной из банд, действовавших в Эскамбрае, во главе с Бенито Паруа.

Для меня было нетрудно — правда, и не так уж легко — добиться того, чтобы Оросман стал считать меня своего рода «советником». Это, естественно, привело к известной ревности со стороны «ветеранов», а главное, — к открытой вражде с Орландо Конде Сантосом, которому было поручено поддерживать связь с бандой Паруа и заниматься делами Эскамбрая.

В октябре 1964 года наши отношения настолько обострились, что стало ясно: вскоре один из нас окажется лишним. Оросман не подчеркивал своей склонности ни ко мне, ни к нему. Я решил перейти в наступление.

26 октября было намечено совещание в главной резиденции НРД для обсуждения деталей операции по высадке в провинции Лас-Вильяс десанта в поддержку группы Паруа.

Прежде чем Конде успел взять слово, встал я и сказал:

— Мне кажется, что нет никакого смысла посылать какую-либо поддержку группе, которая уже не существует.

Десять голов разом повернулись в мою сторону. Конде побледнел.

— Я не понимаю тебя, Рикардо, — промолвил Оросман.

— Я просто хочу сказать, что в Эскамбрае уже не осталось никого из наших. А этот самый Паруа, если он вообще когда-нибудь существовал, давно убит или схвачен.

Конде вскочил:

— А где у тебя доказательства, что…?

Я оборвал его:

— Ты не имеешь права, Орландо Конде, даже выступать здесь, потому что ты не знаешь, что же на самом деле происходит в Эскамбрае. Ты всех нас обманывал; а свой Эскамбрай можешь засунуть себе в задницу.

Конде был сильный мужчина, и когда нас растащили, у меня из носа текла кровь и был подбит глаз, впрочем, и ему досталось.

Оросман набросился на Конде. Он был так туп, что для него оказалось достаточно того, что я сказал. Он в крепких выражениях вспомнил Орландову мать и вышвырнул его с совещания. Конде не бросился на Оросмана только потому, что два мастодонта — Расьелито и Бомбон Эчеваррия — не отходили от того ни на шаг.

Когда все успокоились, Оросман обратился ко мне:

— А ты, Рикардо, что предложишь насчет Эскамбрая?

Я выиграл битву.

Этот эпизод сослужил мне двойную службу: первое — я поднялся на несколько делений выше по шкале ценностей Оросмана и, второе, — понял, что мне нужно уметь защищаться и в самом прямом смысле этого слова.

В январе я записался в школу каратэ. Руководил ею родившийся в Сан-Франциско японец, которого звали Рио Монд. Ученики называли его Рэймонд, но только за стенами школы. Во время тренировок к нему следовало обращаться: сенсей. Уроки проводились три раза в неделю по четыре часа каждый и стоили 150 долларов ежемесячно. Это было довольно дешево, если принять во внимание, что обучение каратэ стоило в Соединенных Штатах очень дорого.

Среди членов НРД моя слава энергичного, не боящегося резкого слова, но когда надо, хладнокровного человека росла. Позиции мои укреплялись, и сам Оросман в феврале 1965 года назначил меня ответственным за проведение операций Движения.

Я открыл глаза и первое, что увидел, были два глаза в нескольких сантиметрах от моих, карие с красненькой глубокой точечкой зрачка. Она лежала рядом со мной и смотрела, как я сплю. Я улыбнулся, она улыбнулась в ответ.

— Тебе не нравится, когда на тебя смотрят?

Я ласково провел рукой по ее волосам, затылку, шее, спине.

— Ты одна живешь?

Она прикрыла глаза:

— С дочкой.

— Зачем я потерял столько времени и не искал тебя, Йоланда?

Она открыла глаза, немного повернулась и легла рядом.

— Завтра я уезжаю.

— Как жаль, — ответил я.

— Мы еще увидимся?

— Не знаю.

Я приподнялся на локте и долгим, спокойным поцелуем приник к ее губам.

— Ты любишь жизнь, Йоланда?

— Я еще не разобралась.

Она замолчала и вдруг пристально посмотрела на меня.

— Послушай, о какой жизни ты говоришь?

— О жизни, — ответил я, — об этой, жизни.

— Ты хочешь сказать, о революции?

— Ну, предположим.

— Да. Ее я люблю. А ты нет? Не правда ли?

Она приподнялась и прикрыла грудь простыней.

— Ты не рассердишься, если я скажу тебе одну вещь?

Я тоже сел и стал шарить рукой по полу в поисках рубашки. Вынул пачку сигарет и спички.

— Это ведь наивно, понимаешь?

Я зажег сигарету, у меня дрожали руки.

— Что наивно?

Я выпустил струйку дыма и посмотрел в потолок.

— Неужели ты думаешь, что я не заметила, как ты избегаешь говорить со мной о… — казалось, она искала слово, — революции?

Я посмотрел на нее. Тень тревоги легла на ее лицо.

— Но как это можно, Рикардо! Мы отдали ей нашу юность, мы ей отдали все! Как же можно, чтобы сейчас ты повернулся к ней спиной, как сделал это мой… тот, кто был моим мужем? За что же ты тогда боролся?

Я был готов разрыдаться, попытался взять ее за руку, но она отняла ее.

— Это так, словно бы ты умер, — сказала она и горько заплакала.

— Уже очень поздно, — пробормотал я и резким движением поднял голову.

Грудь разрывалась от острой, нестерпимой боли. Я встал и поспешно стал одеваться. Не застегивая рубашки, бросился к двери. Она смотрела на меня сквозь слезы.