Сэйтё Мацумото - Тайна субургана. И если я умру завтра... Среда обитания

— Почему вы так говорите?

— Я знаю, что говорю.

— А вы разве не кубинец?

— Был, — отозвался он. — Прошедшее время… так, кажется, это называется.

— Прошедшее…

— Сегодня я североамериканец.

— Вижу.

Мне тоже захотелось закурить, но подаренная в полицейском участке пачка «Кэмела» уже кончилась.

— Сколько времени вы в Соединенных Штатах?

— С 1959 года. Я уехал с Кубы в июле.

— А почему вы мне советуете работать только с янки?

Он твердо посмотрел на меня.

— Я не сказал с «янки», мой друг, я сказал с североамериканцами. Это не одно и то же. Послушайте, а когда вы приехали? Дня два назад, полагаю.

— Действительно два-три дня назад.

— Слишком мало, чтобы плохо отзываться об американцах. Здесь многие их ругают. Неблагодарные. Если бы я был Джонсоном, знаете, что я бы сделал? Выслал их обратно на Кубу. Да, да, именно так я и поступил бы. «Ах ты еще после всего, что мы для тебя сделали, нас поносишь? Ну и с богом, валяй обратно на Кубу».

Он тряхнул волосами.

— Понятно? Вот почему я не хочу говорить о политике.

— Я вас понимаю, — согласился я.

Он погасил сигарету в стеклянной пепельнице, стоявшей на барьере.

— У вас здесь есть родственники?

— Никого.

— А друзья?

— Об этом же самом меня спросили в эмиграционном центре. Кое-кто из знакомых есть. Из приехавших раньше. Но это не друзья. Звонить им я не думаю.

— И очень хорошо делаете. Знаете, поразительно, до чего быстро люди здесь теряют память. Никто ни о ком не хочет помнить. Держу пари, что, если вы позвоните кому-нибудь из ваших бывших знакомых, получите отбой.

— Возможно.

— Наверняка, — уточнил он.

Мы проговорили еще добрых полчаса. Я поинтересовался группами активного действия в Майами.

— Много шарлатанства, много пустой болтовни, много желания примазаться. По правде говоря, стоящих мало. Собираются в отеле «Мак Алистер», устраивают банкеты, выдают обещания — и все. Мне-то в конце концов все равно: я ведь не думаю возвращаться, даже если этот мулатский журавль Батиста снова станет президентом. Все мое теперь здесь — в Соединенных Штатах.

— Но ведь не все группы одинаковы. Мне так кажется, — осторожно начал я. — У кого-то, наверное, есть и прочные связи с правительством…

— А, все они твердят, что двери Белого дома для них открыты; все они встречаются с адмиралами, обедают с крупными государственными деятелями, спят с дочкой шефа ЦРУ… Треп, чистый треп. По мне единственный, у кого есть в руках что-то конкретное — это хромяга Оросман, ну тот, что из Национального революционного движения, знаете?

— НРД?

— Национальное революционное движение. Эти да, говорят мало, зато много делают. Такие мне нравятся.

— Где я могу его увидеть?

Он улыбнулся:

— Послушайте, вы не слишком ли спешите?

— Я действительно спешу. Я замолчал.

— Увидеть хромого нелегко. Он держит ресторан близ Ламмус Парк, Оушен Драйв, пляж Майами.

— Вы с ним знакомы?

— Немного, — уклончиво ответил хозяин.

— Но достаточно чтобы…

— Не достаточно, — обрезал он меня. — Не достаточно.

Я помолчал немного, потом состроил разочарованную мину.

Случайность или судьба? Ни то ни другое: просто жизнь. Она разлучила нас в апреле 1958 года: Я ушел в Сьерру, а три месяца спустя Йоланда эмигрировала в Венесуэлу. И до того сентябрьского вечера 1959 года мы ничего не знали друг о друге. Я уже не помню, где мы встретились, кажется, у кинотеатра радиоцентра. Но я помню ее слезы, катившиеся по моей бороде, и вцепившиеся в мою оливково-зеленую форму пальцы. Она еще в апреле вернулась из Венесуэлы и настойчиво искала меня. Она не знала, что в марте я женился на девушке из Пласетас, с которой познакомился с Сьерре, — Ирмине. Я и сейчас не могу объяснить, почему мы поженились. Брак наш, длился немногим больше года, мы расстались с ней так, как прощались перед боем с товарищами по Сьерре: рукопожатие и долгий грустный взгляд…

— Я женился.

Лицо ее мгновенно приняло спокойно-замкнутое выражение.

— Рада за тебя.

Я помолчал, предложил ей пойти выпить, но она отказалась. Она ушла, и больше до сегодняшнего дня 1964 года мы никогда не встречались.

Сейчас молча мы рядом шли по траве. Я внезапно почувствовал, как ее рука нежно коснулась моей и мягко отстранилась.

— Иди, — сказала она, останавливаясь.

Поднявшаяся выше, окруженная золотистым нимбом луна выплыла из облаков.

— Мы не пойдем в ресторан?

— Нет. Пойдем лучше ко мне.

— Ты не беспокойся, у меня есть немного еды, — сказала Йоланда, ощупывая стену в поисках выключателя. Она зажгла свет, и я вошел в единственную комнату домика. Кровать была не убрана и на ней лежало что-то из белья, что Йоланда тот час же спрятала в чемодан.

Я закрыл дверь, сел на кровать и закурил сигарету. Она достала из стенного шкафчика электрическую плитку…

— Помочь тебе?

— Пока не надо, — ответила она и поставила плитку на столик.

Я стряхнул пепел на пол. Она бросила на меня взгляд:

— Ты больше не женился?

Я отрицательно качнул головой.

— Так я и думала.

— Почему?

— Это, — она показала на стряхнутый на пол пепел, — свойственно холостякам.

— Прости, ты хочешь сказать, заядлым холостякам.

— Заядлый холостяк в двадцать шесть лет?

— Тонущий корабль, — улыбнулся я.

— Ну раз ты так говоришь.

Из того же шкафчика она вынула полиэтиленовый мешочек с яйцами; затем достала содовые галеты и две бутылки вина…

Прошло еще три дня, пока я не познакомился с Тони Мендесом, который должен был проложить мне путь к хромому Оросману. Долгих тоскливых три дня, во время которых я занимался разными делами. Сходил в центр по трудоустройству кубинских эмигрантов. Мне сделали прививку против полиомиелита, снимок грудной клетки, пообещали оформить вид на жительство через две недели, выдали голубенький ордер на склад. Красный Крест вручил мне коробочку, в которой были: пакет ваты, аспирин, безопасная бритва и лейкопластырь. Но, вне всякого сомнения, самым важным был чек на шестьдесят долларов.

Я продолжал внимательно читать и «Майами геральд» и «Майами ньюс», но в отделе объявлений все не было подходящей работы.

Была пятница — шестой день моей свободной жизни в Майами. Часов в восемь, поужинав в «Гонконге» (по горло сытый осточертевшей китайской кухней), я присел в вестибюле отеля выкурить сигарету. Я больше не заговаривал с хозяином гостиницы, мы только здоровались.

Где-то через полчаса вошел он. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Высокий, интересный, элегантно одетый мужчина. От него исходил легкий аромат одеколона, он курил дорогую сигару с пластмассовым мундштуком. Минут за десять до этого я услышал на улице глухой шум мотора гоночной машины.