Сэйтё Мацумото - Тайна субургана. И если я умру завтра... Среда обитания

— Извините, — бормочет он.

Ну и тип, прямо для рекламы пива: круглые румяные щеки, русые волосы и сильный, словно племенной бык. Сказал мне, что очень сожалеет. О чем это он сожалеет? О том, что я все-таки добрался до Соединенных Штатов, или о том, что мне пришлось столько вытерпеть во время плавания по Мексиканскому заливу, кишащему акулами?

Но смотрит он на меня с симпатией. Если я не ошибаюсь, он извинился за собственную глупость.

Интересно, как это у потерпевшего кораблекрушение может быть еще и паспорт?

Из металлической коробки он достает белую карточку и начинает тщательно заполнять ее. Мне он объясняет, что это эмигрантская карточка «под честное слово». (Он заполняет ее согласно инструкции печатными буквами.)

— Ваша фамилия?

— Вилья Солана.

— «Солана» с одним «л»?

— Да, с одним.

— Ваш адрес в Соединенных Штатах?

Какой же такой мой адрес в США могу я ему дать? Отвечаю, что у меня в США нет семьи.

— Друзья?

— Друзья? Нет, никого.

Но функционера это не тревожит. Многие приезжают в Соединенные Штаты, не имея ни малейшего представления, где и как они будут жить. Я-то, по крайней мере, хорошо говорю по-английски и я молод. Наверное, об этом он и подумал, потому то вдруг с явной симпатией подмигивает мне.

— Олл райт, мистер Вилья. У вас есть деньги?

Деньги? Да, мне удалось вывезти с Кубы 300 долларов. Полчаса спустя с удостоверением в руках я выхожу из здания эмигрантского центра. На следующий день мне предстоит явиться в центр по трудоустройству (он записал мне адрес) и получить там карточку политэмигранта, которая дает право на шестидесятидолларовую ежемесячную субсидию и… что еще? Больше ничего.

Сейчас самое главное побриться, вымыться, купить кое-что из одежды и найти дешевую гостиницу. Я пускаюсь в путь по 26-й улице. Несмотря на то, что по виду я очень отличаюсь от прохожих, на меня не обращают внимания. Правда, я не оборванец, одежда только очень сильно помята. Наверняка где-то поблизости есть парикмахерская. Да, вот в трех кварталах «Чарльз барбер шоп». В салоне три кресла, но занято лишь одно.

— Прошу сюда, мистер, — произносит по-английски с акцентом, напоминающим вкус мексиканского перца, лысый в толстых черных очках парикмахер, облаченный в девственно белый халат.

— Подстригите и побрейте, — отвечаю я ему на всякий случай по-испански.

В его взгляде явное неудовольствие. Похоже, кто-то из кубинцев остался ему должен.

— Мексиканец? — спрашиваю я его, пока он повязывает мне на шею белоснежную крахмальную салфетку.

— Йес, сэр.

Он ответил мне по-английски — верный признак того, что не расположен вступать в разговор. Но у меня нет желания сдаваться.

— Я ищу какой-нибудь дешевый отель, — продолжаю я опять-таки по-испански, в то время как он резким движением откидывает кресло назад.

— Здесь вблизи такого нет, — отвечает мне он теперь тоже на испанском.

Он мылит мне подбородок; прекрасный аромат (так пахнет шоколад, если только можно привести это сравнение) пены.

— Не обязательно близко отсюда. Все равно где.

Он долго молчит, продолжая мылить мне лицо.

Я закрываю глаза.

— Есть один вполне приличный. Отель «Сильвия».

Мне отвечает явно не парикмахер-мексиканец. Это кубинский акцент. Приоткрыв глаза, я вижу говорящего: старик, сидевший на первом кресле, его только что побрили.

— Спасибо, — отвечаю я ему. — Это далеко отсюда?

— Порядочно, — бросает он.

Потом подмигивает мне.

— Только что прибыли?

— Вчера вечером.

— Через Испанию или Мексику?

— На лодке.

Старик издает легкий свист.

— Крепко досталось?

— Порядочно.

Парикмахеру потребовалось сорок минут, чтобы меня подстричь и побрить.

Старика уже давно обслужили, но он уселся на один из стульев, стоящих у двери в салон, и медленно курит. Ему явно хочется поговорить со мной.

— Сколько с меня? — спрашиваю я парикмахера, глядясь в зеркало.

— Три восемьдесят плюс чаевые, сеньор.

— А всего?

— Четыре доллара.

Из моего кожаного бумажника, в котором я держу свои триста долларов, он получает ровно четыре. «Спасибо» мне не говорят.

Старик встает, мы выходим на улицу и идем по ходу движения.

— Это к гостинице? — спрашиваю я.

— Ага.

Чтобы удовлетворить его любопытство, пришлось рассказать о моих приключениях. Я поведал ему, что отплыл ночью с пляжа Варадеро на лодке с мотором, подвешенным за кормой. Сначала, пока хватило сил, шел на веслах, когда же почувствовал, что достаточно отошел от берега, включил мотор. Два дня шел с мотором, потому что догадался захватить дополнительный бочонок бензина. На третий день топливо кончилось, и я лег в дрейф. На четвертый день у меня кончилась пресная вода. Поздно ночью близ Андроса на меня наткнулась береговая охрана североамериканских морских пограничников. Ночь я провел в тюрьме. На пятый день меня допросили в Федеральном бюро расследований и сфотографировали. На шестой день выпустили на свободу (предварительно убедившись, что я платежеспособен, у меня же было триста долларов). Но и на седьмой день я не мог поступить как господь бог, то есть отдохнуть, ибо пришлось, как было приказано полицией, явиться в эмигрантский центр.

— И седьмой день как раз сегодня.

— Да, уж вижу, — отвечает старик. — А где вы провели ночь шестого дня?

— В сквере, — улыбаюсь я.

Мы проходим еще несколько кварталов.

— Здесь вы можете сесть на автобус до 14-й улицы и там…

— Я возьму такси.

Он протянул мне руку, сказал, что его зовут Эрнесто Травьесо и что он приехал в Майами в 1960 году. Не стал объяснять, на что живет, но, судя по одежде, дела его шли неплохо.

— Рикардо Вилья Солана, — в свою очередь, представился я. — И вы знаете, где меня найти: отель «Сильвия», если будет комната.

Каждый день я ждал ее у выхода из школы. Она позволяла проводить себя до бара «Виктория» в квартале от дома, но упорно отказывалась остановиться и поболтать. Или пойти в кино.

Та встреча в скверике Сан-Мариано, по сути, и была нашим первым любовным свиданием (лиловый цветок незабудки, учебник по физике, долгий жадный поцелуй…). С тех пор мы виделись почти каждый вечер; в голове у меня сейчас путаются места и даты, но, кажется, впервые я пришел к ним домой в мае 1956-го.

Мне кажется, мы любили друг друга. Но, по сути дела, ничего друг о друге не знали. Нужна была эта забастовка старшеклассников в Виборе, чтобы я узнал, кто же она в действительности, а она узнала всю правду обо мне.

Дело было во вторник. И хотя прошло много лег, я никогда не забуду эту дату — 17 ноября, потому что в этот день мне исполнилось 19 лет.

Был создан стачечный комитет, и Движение 26 июля назначило по делегату в каждую школу. Мне поручили пойти на собрание учащихся школы имени Эдисона, которое проводилось в доме Папо Молина, учившегося в колледже Маристас. (Папо Молино после пыток убили в ночь на рождество 1958 года.)