Алла Холод - Чужая гостья

Думать об этом не хотелось, но пришлось. Не стало папы, и весь смысл пребывания Анечки на факультете утратился сам собой. Как же она могла допустить, что не имела собственного мнения, что пошла на поводу у родителей, которые подсказали ей тот путь, который был самым простым для них самих? И что ей теперь делать с этим папиным выбором? Как дальше двигаться в жизни, если будущая профессия ей неинтересна, а ни о какой другой она не думала вообще?

После окончания университета Анечка направилась прямиком на телевидение. Работа в кадре хотя бы могла открыть всякие прочие приятные перспективы, кроме профессиональных. Ее лицо каждый день и каждый вечер лицезрело бы все население области, ее узнавали бы на улицах и в учреждениях. Она стала бы знаменитой.

Заместитель руководителя областного государственного телеканала охотно согласился ее посмотреть, он хорошо помнил Владимира Ивановича, очень скучал по его радиопередачам. Анечка была переполнена самыми радужными надеждами, но на телевидении все оказалось не так, как она себе представляла. Ее укладка, из-за которой она вывернула наизнанку свой тощий кошелек, оказалась никуда не годной. Гримерша вымыла ей голову и уложила заново. Затем она зачем-то испортила ей лицо: заретушировала мушку, зрительно уменьшила контур губ, сделала их более строгими. Потом Анечку повели в студию, усадили в кресло и дали текст. Ей не нужно было учить его наизусть, всего лишь посмотреть, освоиться в словах, чтобы затем прочитать с телесуфлера. Пока инженер устанавливал какие-то хитрые фонари, Анечка вчитывалась в строчки. Ничего сложного, просто новости. Потом режиссер дал команду, включили камеру, и Анечка прочитала заданный текст. После окончания экзамена ее не отпустили, режиссер крикнул инженеру: «Убери контровик, а вы, девушка, не вставайте». Анечка повиновалась, прочитала новости еще раз, при другом освещении. Ее не отпустили и после второго дубля.

Через два часа мучений режиссер дал команду тушить свет и вышел из студии, даже не взглянув на испытуемую. Записи Анне дали просмотреть в тот же день, когда освободился тот самый «зам», который хорошо помнил папу и который был готов сделать ей протекцию. Когда Анечка вошла к нему в кабинет, лицо у него было кислое.

– Посмотри сама, – сказал он, вставая с кресла и усаживая девушку на свое место.

Анечка увидела себя на экране и пришла в ужас. Нет, она не была безобразна, ничего страшного с ней не произошло, но она ничем не напоминала тех ведущих, которые работают в эфире.

– Каждое лицо в какой-то степени диспропорционально, – объяснял профессионал расстроенной девушке, – и в каждом лице есть невидимые взгляду черты, которые оказываются очевидными, если смотреть на них через объектив. У тебя слегка вздернутый носик, и это выглядит очень пикантно, но только в жизни. На экране он похож на пятачок. Извини. Ты расстроилась? Еще раз прости, но дело даже не в этом, собственно говоря.

– А в чем? – еле выговорила Анечка, уже готовая расплакаться.

– У тебя плохая дикция, это раз. Непропорциональное лицо, что не портит тебя в жизни, но плохо для экрана. Если бы ты вела передачу, можно было бы играть светом, но в студии новостей об этом не может быть и речи. Ты очень зажата. У тебя челюсти сводит, когда ты говоришь. В эфире ведущий должен чувствовать себя свободно, быть как рыба в воде, понимаешь? А ты сидишь как перед пыткой. Нет, детка, ты не готова.

– Так я же научусь! Илья Сергеевич, я всему научусь!

– Научить тебя должны были в университете, и не научили, – строго ответил телевизионный начальник. – Скорее всего, ты сама не очень хотела. Здесь не курсы, здесь предприятие, и у меня нет возможности держать учеников. Пойми, Аня, к нам приходят профессиональные кадры, которые умеют все то, чего мы от них хотим. А ты не умеешь. И у меня нет ни одной причины отказать профессионалу и взять тебя.

– Я готова учиться…

– Учиться надо было в вузе, если ты хотела работать на телевидении. Ты ходила на курс Татьяны Петровны Быковой?

Анечка опустила голову. Татьяна Петровна считалась мэтром телевизионной науки, все, кто собирался делать карьеру на ТВ, стояли к ней в очередь. Аня иной раз посещала ее лекции, но ни на семинарах, ни уж тем более на дополнительных занятиях не была ни разу.

– С тобой все ясно, – вздохнул Илья Сергеевич. – Ты считала, что телевидение – это праздник? Что если у тебя смазливая мордашка, то тебя тут с руками оторвут? Телевидение – это большой труд, девочка, и пока ты к нему совсем не готова. Иди домой, не отнимай время.

Проситься в газеты было бессмысленно, Анечка с ужасом представляла себе, как останется один на один с редакционным заданием. А чтобы устроиться в какую-нибудь приличную пресс-службу, нужны были хорошие связи или хотя бы просто знакомства. Анечка штудировала объявления, но ничего подходящего не находилось. Она бы так и сидела дома, но денег катастрофически не хватало, мама считала, сколько макаронин остается до зарплаты, у Анечки не стало возможности покупать парфюмерию и белье. Пока они проедали деньги, вырученные от продажи бабушкиной однокомнатной хрущевки, с которой пришлось распрощаться после смерти папы, они, конечно, очень экономили, но хотя бы еще не нищенствовали. Но деньги кончились, и нужда стала отчаянной. Мама, которая ориентировалась только в театральном мире и вообще не умела заводить нужных знакомств, неожиданно для Анечки сделала ей предложение.

– В театре оперы и балета освободилось место заведующего литературной частью, – сказала она. – Это, конечно, не предел твоих мечтаний и вообще, наверное, не совсем твой профиль. Но, может, сходить туда, попробовать? Другого-то ведь все равно пока ничего нет. Зарплата, конечно, маленькая, но я хорошо знаю директора театра, попрошу его, уж он не посадит тебя на самую маленькую ставку. Он папу нашего хорошо знал, папа много писал о театре, делал много передач…

Идти в театр не хотелось. По тем временам, когда был еще жив папа, Анечка немного знала и не любила театральную тусовку, а к музыке она была совершенно равнодушна. Но кошелек был вопиюще пуст, и выбирать не приходилось.

В театре Анечка всерьез и надолго увязла в романе с очень талантливым, но сильно пьющим баритоном Алексеем Бариновым. Он был чертовски хорош собой, но, кроме коньяка, еще увлекался игрой в покер и старался не пропустить ни одной юбки. В периоды просветления он звал Анечку замуж, клялся в том, что исправится и изменит образ жизни. Но потом наступал очередной период забытья, и Алексей выпадал из жизни, погружался в свою картежную компанию, пил, прогуливал репетиции и в очередной раз оказывался на грани увольнения. За те несколько лет, которые длился их роман и ее работа в театре, любовник опустошил Анечку до дна. Жить в таком режиме было невероятно трудно, она сама начала прикладываться к бутылке, тем более что с таким сожителем избежать этого было затруднительно. Она чувствовала, что жизнь камнем летит куда-то в пропасть. Запивать стресс стало ее привычкой, и чем дольше все это продолжалось, тем меньше шансов у нее было выкарабкаться на поверхность.