Александр Щеголев - Старый пёс

— Не горячись, Сергей. С Вошью делай, что хочешь, его как бы вообще не существует, он же в психушке, так? А Рефери лучше всё-таки отдать генералу, это пострашнее смерти, уверяю тебя.

Я выдохнул. И правда, ярость — плохой советчик.

— Ладно, Миша, поехал я домой, спать. Устал.

— Новости расскажешь? — спросил он. — Целый день где-то болтаешься.

— Обязательно. Рапорт с утра напишу.

— С утра — это когда дело раскроем?

— Как пойдёт. В любом случае будет и рапорт, и сухое вино, и рассказы о подвигах. Причём скоро.

— Смотри, ты обещал…

Искандер ждал меня внутри УАЗа. Полулежал на заднем сиденье.

— Ты почему здесь? — рассердился я. — Сфотографируют, зафиксируют. На Марика наведёшь!

— Здесь меня не видно. Хотел узнать результат.

И я придержал свой гнев. Человек имел право знать, заслужил это право — без вопросов. Я коротко рассказал ему, что там и как.

— А теперь разъезжаемся, — сказал в заключение. — Ты в своё гнездо, я — в своё. Отъедем квартал, там я тебя выпущу.

— На старую квартиру вам нельзя, — тревожно напомнил он.

— За дурака держишь? Конечно, я не туда. И тебя я не спрашиваю, куда ты. Лучше нам этого друг о друге не знать.

— Вы чего улыбаетесь?

(Увидел моё лицо в зеркальце заднего вида.)

Я улыбался? Не может быть. Хотя со стороны… Нервы, наверное…

— Была у меня проблема, где разместить на ночь Бодало, — объяснил я ему. — Теперь проблемы нет, решилась сама собой. Его разместят без меня — в холодильнике со всеми удобствами.

Искандер странно на меня посмотрел. Действительно, та ещё шуточка получилась. Сил держаться больше не было.

И тогда я заплакал…

Какой же я стал чувствительный!

Оказалось, ей сорок три года. Сама призналась. Я-то подумал — ещё в Бюро, — тридцать пять, не больше, а оно вон как. Всё-таки некоторые женщины — определённо ведьмы! Чтобы ТАК сохраниться, фитнеса да СПА мало, нужно, небось, и душу кому-нибудь заложить…

Впрочем, с душой у Юлии Адамовны Беленькой тоже был порядок. У Юлечки, у Юленьки. На редкость культурная, воспитанная женщина, как в старину говорили — интеллигентная, что совсем нехарактерно для врачей при морге, тем более для заведующих. А главное — добрая, это качество ведь не сыграешь, тут не кокетство нужно, а и впрямь — душа.

Встретила она меня со слезами. Пока я утрясал наши разногласия с Арбузом и с Вошью, труп студента успели вернуть её родственнице. Привезли, положили возле подъезда, позвонили в домофон и убрались.

— Это всё, что я мог сделать, — сказал я Юле, ощущая себя виноватым. — Шансов не было. Когда вы мне ночью звонили, мальчика уже… — договорить не смог.

— Всё равно спасибо вам, — сказала она. — Зойку жалко. Не знаю, выдержит ли. Зойка — мать Захара. А у мужа её вообще порок сердца.

— Чем у вас пахнет? — спросил я невпопад.

Не мог не спросить: дух этот шибанул мне по мозгам, едва я вошёл в квартиру. Честно говоря, поначалу чуть глаза на лоб не вылезли от изумления. Отчётливо пахло марихуаной: сладенького запаха этого, будучи опером, я нанюхался на несколько жизней вперёд.

— Ах да, — спохватилась она, — вы ж, наверное, чёрт знает что подумали. Это китайский полынник. Специальную палочку поджигаешь, она тлеет. Абсолютно безвредно, скорее наоборот. Я часто их использую, чтобы успокоиться…

— Конечно, у вас же пунктик! — вспомнил я. — Ароматерапия.

— Не одобряете?

— Почему? Очаровательная фишка. Просто вы, как сложная головоломка, не складываетесь у меня в голове. Урождённое дитя цветов становится матёрым трупорезом — не иначе как соизволеньем тёмных сил.

— Вы суеверны?

— Опер, лишённый суеверий, опасен и себе, и своим товарищам. Это я серьёзно.

— Проходите, Серёженька, я вас покормлю. А то, когда голодный, вы несёте чудовищную чушь.

Покормить меня? Я не стал кочевряжиться. Сто лет никакая женщина меня не кормила, даже деревенская Валентина. Сам, только сам. И вот, за столом в её уютной кухне, что-то на меня нашло, накатило…

Что ел — не запомнил. Запомнил, о чём говорил. О себе, о Ленке, о Марике, о Максимке, убитом, когда ему едва одиннадцать стукнуло. И снова о Ленке с Франковским, об этой непонятной уродливой связи. О том, что Франковский оказался конченым подонком — тысячу раз Юлия была права! Что ему приносила деятельность «крота» — понятно, регулярные пополнения в коллекцию, но зачем он сдал Ленку? Неужели из-за какого-нибудь редкого ритуального ножа?

Когда Юля подсела рядом и обняла меня, этого я тоже не заметил. Просто вдруг обнаружилось, что мы вместе, и что запах её волос перебивает все ароматы Китая. И тогда я рассказал всё-всё, без утайки, выгреб из закромов памяти остатки смердящих тайн. Про то, как замочил банду и лично Босса, как лишил Арбуза его срамных частей, как подставил Шпунтика, которого, скорее всего, уже нет в живых, как остался непойманным, настолько ловко всё провернул… Думал, она ужаснётся. Нет, реакцией стал азарт. По-другому с ними нельзя, выпалила она, сверкая глазами. Мой герой, сказала она и прижалась ко мне крепче.

Герой? От этого слова я чуть снова не расклеился. Тоска всё время маячила рядом, пользуясь моментами моей слабости. Чтоб избавить женщину от красивых иллюзий, я стал объяснять ей, как Система натаскивает своих сотрудников — в школах, в академиях, на курсах. Главное, в чём натаскивают, — в преданности самой Системе, и это понятно. Но, кроме исключительно кастового патриотизма, подспудно вбивают и некие красные линии, пересекать которые будущему сотруднику даже в голову не должно приходить. Не все поддаются воспитательному воздействию. Иногда из недр Системы выходят первостатейные взяточники, иногда — беспредельщики, но и те, и другие на самом деле никакие не сотрудники Системы, а только притворяются ими и пользуются возможностями, который даёт статус. Так вот, и с преданностью, и осознанием ограничений у меня до некоторого времени всё было в порядке. Я был исключительно правильным, за рамки никогда не выходил, хотя действовал жёстко, часто на грани. А красные линии — это очень просто. Например, можно как угодно безжалостно допрашивать злодея (или даже свидетеля), можно пытать его и калечить, но нельзя убивать. Вот тебе и черта. Убил — всё, ты вне Системы, по другую её сторону. Таким образом, застрелив своих врагов, отдавшись личной мести, я сломал внутри себя многолетние барьеры. В один миг я перестал быть ментом. Теперь я волк-одиночка. Даже если вы, истинные сотрудники, примете меня обратно, я-то знаю, кто я такой на самом деле. Так что спасибо за ужин, но волку пора…

— Оставайся, — предложила Юля мне с медицинской простотой.

И я остался…

Сижу на полу, покрытом ковролином. Пол тёплый, широкий, удобный, все мои бумаги отлично поместились. И дело Франковского, и файлы Льдовой занимают практически всю комнату. Если приспичит куда-то пойти, придётся шлепать прямо по документам и распечаткам.