Антон Леонтьев - Алхимия иллюзий

Виктория Евгеньевна, порозовев, ничего не ответила, а только прошла к заставленному яствами столу и опустилась на троноподобное кресло.

Титов грубо схватил Вику за плечо и прошипел, брызгая ей в лицо слюной:

— Что, думаешь, посеешь вражду? Сумеешь вбить клин между моей женой, моей Вичкой, и мной? Ничего ты не сумеешь! Потому что моя Вичка очень любит меня, ведь так? А ты могла бы стать моей, но не стала!

Он толкнул Вику на стул, она послушно села. Виктория Евгеньевна, посмотрев на Вику, произнесла:

— Я люблю Витю больше жизни. Больше жизни любого из людей на этой земле. Или всех людей, вместе взятых! Так же, как вы любите своего мужа, не так ли? И своего сына?

Вика, не желая приплетать к этой кошмарной истории ни Сашу, ни Павлика, ничего не ответила, даже не кивнула, хотя наследница была права: разумеется, она любила мужа и сына больше всего на свете.

Но зачем жене Виктора, собственно, спрашивать об этом?

Титов, усмехнувшись, занял место посередине стола, между двумя Виками, и заявил:

— Ну, убедилась, Косачева? Если ты меня по фамилии раньше называла, то почему я, собственно, не могу?

— Потому что, Витюша, у меня теперь совершенно иная фамилия! — заявила Вика и откинулась на спинку стула.

И все же — зачем они ее пригласили? Хотя она была уверена — не они, а он . И что бы Титов ни утверждал, он все еще привязан к ней, к своей Вичке, к своей первой и неповторимой.

А вторая, дочка олигарха, была жалким подобием, его послушной ученицей и пластилином в его руках, из которого Титов мог лепить все, что ему заблагорассудится.

Например, свою Вичку, ту, которой должна была стать она сама.

Но не стала.

Титов, захохотав, ответил:

— Думаешь, что мы о тебе ничего не знаем? Да мы знаем больше, Вичка, чем ты сама о себе знаешь! Как ты думаешь, если мы тебя сейчас убьем, а труп скормим этим милым собачкам, то нам за это что-нибудь будет?

Словно почувствовав, что речь идет о них, красноглазые демонические псины подняли головы, угрожающе заурчав.

— Думаю, нет, — ответила Вика, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее, хотя ей это плохо удавалось. — Но убить вы могли меня и раньше…

— Но не скормить труп псинкам! — заявила Виктория Евгеньевна.

А Титов, гогоча, добавил:

— А может, даже и не труп, а тебя живую , Косачева! Мы такое с Викой любим делать.

Они визгливо смеялись, явно пытаясь вывести ее из себя, но Вика спокойно взяла из большой тяжелой хрустальной вазы кисть черного винограда и, поедая одну ягоду за другой (виноград был без косточек), заметила:

— А как вам, Виктория Евгеньевна, удалось вызволить Витюшу из дурки? Пардон, из муниципального медицинского учреждения здравоохранения закрытого типа? Ведь не побег, не так ли? Он, кажется, не в розыске.

Наследница миллионов ответила:

— Ну нет, к таким грубым методам мы не прибегаем. Лучше всего деньги, причем в большом количестве, а еще лучше в очень большом количестве. Это очень весомый аргумент. Против него не устоит ни одна врачебная комиссия. Витя находится на свободе на законных основаниях, и ему нечего опасаться. Да и вообще, еще не доказано, что это он убил тогда директора школы!

— А кто? — спросила Вика.

— Ты , например! — усмехнулся Титов. — Или этот твой «голубой» дружочек, который теперь порядочно раскрутился и обзавелся сетью клиник. Ну, до него я еще доберусь…

Вика, снова взглянув на Викторию Евгеньевну, отметила, как та снова еле заметно поморщилась.

Ага…

— Значит, убивать будете? — спросила Вика и, доев виноград, потянулась за огромным зеленым яблоком. Впившись в него зубами и почувствовав текший по подбородку сок, она услышала ответ Титова:

— О нет, Вичка. На этот раз все будет иначе, совершенно иначе. Убивать в этот раз будем не мы, а ты!

От неожиданности впившись себе зубами в нижнюю губу, Вика перестала жевать. Что они задумали?

Точнее, конечно же, он. Ее личный демон, Виктор Титов.

Чувствуя во рту специфический резкий вкус крови (значит, губу она себе все же прокусила), Вика положила надкушенное яблоко на стол и спросила:

— И кого ты предложишь в жертвы, Витюша, самого себе? Или свою драгоценную супругу? — Она перевела взгляд на Викторию Евгеньевну. — А сколько вы унаследовали от отца? Это тот вопрос, который задают себе все. Меня же больше интересует: убив его, вы испытали радость?

Хозяйка замка тьмы, усмехнувшись, взяла бокал, чуть отпила из него и ответила:

— О да! Я так давно хотела убить папу. Еще больше, чем маму. Но дело не в деньгах, точнее, не только в них… Ведь он запихнул меня в… в дурку , как вы выражаетесь. Думал от меня избавиться, однако именно там я познакомилась с Витюшей, который, и вы в этом правы, стал моим ментором. И научил правильно убивать!

— А до этого, выходит, вы убивали неправильно? — поинтересовалась Вика.

Титов, которому бойкий диалог двух Вик пришелся очень не по душе , ударил по столу и потребовал:

— Хватит болтать! Я, конечно, рад, Косачева, что ты вдруг проявляешь такой интерес к правильным убийствам, но твой поезд давно ушел. Хотя если ты так хочешь кое-что узнать об убийствах и чувствах, которые испытываешь, совершая их, то скоро получишь для этого отличную возможность…

От его слов Вика похолодела, а Титов, поднявшись из-за стола, прошелся, потом резко развернулся (собаки — арктические демоны, лежавшие у камина, встрепенулись), и Вика заметила его перекошенное от злобы лицо и пылавшие адским огнем арктически-ледяные глаза.

— Если бы не Вичка, моя Вичка, Косачева, я бы до сих пор сидел в… дурке! Если бы не моя сила воли и всенепременное желание отомстить тебе, Косачева, я бы давно уже сошел с ума или умер…

Сошел с ума — выходит, Титов умалишенным себя отнюдь не считал? Интересное кино.

— Если бы не моя смекалка и мой гениальный ум, то врачи за эти долгие двенадцать лет давно бы угробили меня. Или превратили в бессловесный, неподвижный «овощ».

Он снова отвернулся, сгорбившись перед камином, потом повернулся — и на его бледном лице сияла улыбка.

— Но я выжил. Хотя должен был умереть, Косачева. И выжил я потому, что каждый божий день, каждую минуту, нет, каждую секунду каждого божьего дня думал о том, как выйду и убью тебя! Потому что ты, Косачева, разрушила всю мою жизнь и забрала у меня все, что мне дорого, запихнув меня на долгие, нереально долгие двенадцать лет, в… дурку!

Она разрушила его жизнь? Забрала у него все, что ему было дорого? Вика не знала, плакать ей или смеяться — вероятно, следовало сделать и то и другое, причем одновременно.