Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

— Отвертится, — вздохнул полицейский. — Дрянь-человек и есть. Все на других спишет…

— Коли мужиков покалечат, победа будет не в радость. — Засекин привстал на колено, — Значит, надо идти. А ведь хорошо складывалось…

Полицейский уже связал руки приказчику его же поясным ремешком. Мужик боялся открыть глаза и дышал неровно, порывисто, как испуганный до смерти человек.

— Пойдешь с нами к баньке, голос подашь, чтоб открыли задвижку, — неторопливо внушал Потапыч пленнику. — Если что не так сделаешь, тут же и зашибем, без всякого суда. Все понятно?

Из бани вышел еще один человек, в черном жилете. Посмотрев по сторонам, начал мочиться на угол груба. Необычайно широкая спина, застывшая в напряжении, и хилые ноги-коротышки — очень запоминающаяся фигура.

— Да сколько их там? — прошептал управляющий, скорчившись за кучей ботвы.

— Кто это? — спросил Засекин из ложбины между грядками.

— Самый паразит, — шепотом ответил полицейский, вытягивая шею. — Захар Порфирьевич Чернуха, по прозвищу… в общем, матерное прозвище. Он третий человек в их семействе, сразу после Сеньки, что с ногой мается… Из бывших каторжан, пригнали на поселение. В Тамбовской губернии над бабами сильничал…

— Все-то ты про всех знаешь, Потапыч, — проворчал Засекин. — И про меня тоже? Признайся.

— Про тебя, Демьяныч, ишшо не все. Скользкий ты человек и тайный.

Федот и Алексей неожиданно вышли из сруба и поспешили к центру села, шагая по капусте. Дождавшись, когда они скрылись за дальним плетнем, Засекин поднялся в полный рост.

— А теперь за дело! — И мне: — Уйди куда-нибудь, хотя бы к речке. Не для тебя будет зрелище.

Я заупрямился. Ведь самое интересное только и начинается! Засекин раздраженно толкнул меня в плечо.

— Я твоему отцу слово дал! Ну!

— Иди, паря, в каменный дом, — сказал полицейский, вглядываясь в огородную даль. — Скажи Гликерье Ивановне, моей супруге, чтобы ставила самовар. Сейчас будем.

Я спустился к речке и пошел по тропке среди тальников к полицейской усадьбе, ее можно было издали распознать по железной оцинкованной крыше, выпирающей из темной зелени старого сада.

На камнях возле протоки я увидел зыряновских мужиков, полощущих окровавленные тряпки и рубахи. Димка Чалдон возвышался среди них, хотя и сидел сгорбившись. Все же досталось ему разбитой бутылкой — щека была разворочена чуть ли не до зубов. Другой, наверное, ныл бы, лежа пластом, а он словно не замечал своего увечья.

— Ты оттуда? — Он показал пальцем в сторону бани. — Что там?

Я начал рассказывать. Сутулый мужик, главный, наверное, среди них, замахал длинными, тонкими руками.

— Не надо нам ничего более знать! Хватит! Уже втравил один раз, на том спасибо. Накушамшись до отвалу! Надо поскорей бежать отсель! Из этого блудного становища! Я ж сразу говорил: давайте обойдем стороной, как умные люди. Дак нет… Учат вас, учат, а вы все неучи.

— А вдруг подмогнуть надо? — нерешительно произнес Димка Чалдон.

— Без нас справятся! Скажи, оол, справятся?

— Однако, справятся, — честно ответил я. — Сам Засекин там.

Я посмотрел в сторону баньки. Она утонула в низине, и даже скворечника над крышей не было видно.

Мужикам хотелось поговорить, начали рассуждать про пытки, золото и греховодников-селян. Один из страдальцев — с затекшим глазом, с распухшим, как оладь, ухом — сказал со слезой и смехом в голосе:

— Золотишко Прокла Никодимыча уже спрятано в какой-нибудь кубышке, ясное дело… А хозяин кубышки смотрит, потешается, как мы друг друга уродуем. И помалкивает, сволота! Никогда ведь не подумаешь, что он скупщик-миллионщик: обязательно ходит в дырявых портках, как честный человек, или с голодухи побирается. Энто у них такая манера для отводу глаз. Умеют мозгу нашему брату закручивать.

Смех! Да и грех в придачу…

Тем временем связанного, с заткнутым ртом бандита подвели к дверям бани. Но Засекин вдруг отдернул его рывком за веревку.

— Посмотри ему в гляделки, Потапыч. Нет веры…

Не успел он закончить фразу — приказчик вырвался из его рук и в падении достал головой дверь. Потапыч упал на него, придавил всей тушей. Засекин застыл возле двери с наганом на изготовку, а управляющий в страхе присел. Но одинокий глухой стук лбом в лиственничную плаху не изменил ничего: в баньке продолжали бубнить и кричать.

Потапыч лупил приказчика тыльной стороной пташки, а Засекин изучал дверь. Добротно сделана, грубо, прочно. Да и сруб — должно быть, в старину из таких бревен воздвигали крепости-остроги. И на фундаменте банька — редкостное явление. С первого взгляда — не взять такую крепость без динамита. А со второго…

Полумертвого приказчика оттащили в ботву.

— Перекосец есть, — шепнул помощникам Засекин, поглаживая ладонью по брусу косяка. — Ясное дело: или фундамент дал осадку, или пьяный мужик дверь навешивал.

В щель под левый нижний угол дверной коробки были вбиты деревянные клинья. Их убрали, выковыряли ножичком — и перекос двери стал заметен. Дальше было просто: если умненько пошатать дверь, то щеколда сама поползет по наклону…

Засекин открыл дверь — управляющий судорожно перекрестился, а полицейский снял фуражку и вытер обильный пот с лысины огромным мятым платком, похожим на портянку.

В баньке оказалось всего два человека, а именно: Захар Чернуха и красногорский долговязый мужик.

Главный бочкаревский зять уже утомился и озверел от упорства мужика. Он приставил нож к его вздутому от переедания животу, и болезненный волдырь в обрамлении выступающих ребер задергался, заколыхался, ощутив острие.

— Распорю, падлюга! — страшным голосом разговаривал Захар. — Куды подевал? Или счас же кишки вон!

В баньке было намусорено, а пакля в стенах уже подсохла — тут давно не мылись, хотя дух от распаренных березовых веников стоял крепкий. В сыром углу были связаны веревки, цепи, кузнечные клещи.

А на нижней ступени полков густели капли крови. Пыточная и есть.

Мужик умолял поверить ему: ничего особенного в животе не имеется, и ничего он не знает про ворованное золотишко. И просил икону или святое писание, чтобы поклясться любой клятвой…

Какой-нибудь другой многоопытный сыщик, наверное, дождался бы, когда мужик не выдержит и во всем признается. Засекин же выстрелил в потолок.

— Всем пасть! Лицом вниз!

Мужик и палач грохнулись на пол, бок о бок, словно товарищи по несчастью. Палач завопил:

— Не убивайте! Я не виноватый! Заставили!

И вроде бы пополз к ногам Засекина, а сам юркнул ящерицей под полок.

— Вылазь! — сказал Засекин, стукнув сапогом по нижней доске.

— Ни за что! — ему в ответ из мокрой темноты. — Подохну здесь, а не вылезу под пулю!

— Хуже будет. Вилами начнем выковыривать.