Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

— А ты побожись, что не стрельнешь!

— Ну, дите! Чистое дите! — разъярился Потапыч и начал шуровать шашкой под полком. — Никуда же ты не денешься, антихрист!

Засекин и управляющий повели мужика под руки на воздух. Другой от радости воспрянул бы духом, взбодрился — спасли же! — а он еще больше занемог.

— Как зовут? — спросил Засекин.

— Ась? — болезненно сморщился мужик, приставив ладонь к уху.

— Он к тому же и глухой! — пробормотал управляющий. — Несчастный человек. Я заметил, что есть люди, на которых все шишки валятся дождем.

Засекин попытался разговаривать со спасенным, крича ему то в одно, то в другое ухо, и лишь добился, что его имя — Егор. И тут прибежал Потапыч, облепленный прелым листом и банной слизью. Глаза выпучены, челюсть дрожит.

— Нету его! Пусто под полками!

Все полезли в баньку, и даже Егор. Развалили пирамиду из тяжелых, пропитанных влагой плах, обнаружили узкий лаз, уходящий в промежуток между каменными глыбами. Банька-то была с фундаментом, как господский дом. Поразительно.

Они порыскали вокруг, сбегали к речке — может, там выход из подземелья? Ничего! Ни выхода, ни душегуба. Решили, что под баней сделан подземный мешок без запасного выхода, схорон, тайный амбар или убежище-хаза для лежки беглых преступников. Такие тайные ямы испокон веку рыли в каторжной Сибири…

— Надо собак привести, — сказал Засекин, обливаясь потом. И вовсе замученному толстяку: — Давай, Потапыч, распорядись. Таксы погодятся, землелазы под барсуков. Или лайки, выученные брать медведя в берлоге.

— Кто даст хороших собак для такого дела? Дымком надобно попробовать.

Поспорив и «обменявшись мнением», завалили вход в нору всякой горючей всячиной, подожгли. Дым сразу же пошел под землю, как в печную трубу, и Потапыч подвел итог:

— Ну вот, опростоволосились.

Далеко в стороне от кратчайшего выхода к речке начал куриться дымок. Полицейский подбросил в огонь охапки влажноватой ботвы, и дымок превратился в столб дыма. Засекин зло рассмеялся:

— Трудолюбивые у вас душегубы. Полверсты, не меньше, подземку тянули. Вот и спрашивается, к чему такое трудолюбие?

— Как к чему? — возразил управляющий. — Вас, сударь, объегорили и всех нас, значит, закон. Ныне трудолюбием законы рушат…

…Я увидел бегущего у самой воды человека, массивного телом и хилого ногами. Он пригибался, будто боялся стукнуться головой о какую-то преграду.

— На Захара похож! — обомлел я. — Из пыточной! Неужто Захар Чернуха?

— Эй, погодь-ка! — крикнул ему Димка Чалдон, вставая с камня.

Тот сразу перешел на шаг, засмеялся.

— Ну чо, мужики, отдыхаем?

— Это он! — завопил я, показывая на него обеими руками.

— Омманывает, — сказал Захар и цыкнул слюной через щель между зубов.

На руках и спине Чалдона повисли товарищи, уговаривая:

— Не ввязывайся, Митрий!

— Уже получили ни за что, ни про что!

— Рвать отсель надобно!

— Из энтой блядской обители!

Голая грудь силача вспухла буграми мышц, жилы на шее напряглись, растягивая кожу.

— Да отцепитесь вы! — рычал он. — А ты постой, постой, Захарка! Потолкуем малость!

Захар побежал по тропке, как бы мимо нас, сшибая сапогами камешки. Но вдруг свернул к Чалдону и пырнул его ножом в живот. И дальше — уже во весь дух. Чалдон кричал от боли, а мужики, очумев, продолжали держать его за руки.

Я бросился за Чернухой, схватил комок земли на бегу. Квадратная, измазанная глиной спина маячила перед глазами, и я влепил комком по ней, не промазал. Бандит испуганно оглянулся и, увидев, что я один, придержал бег. Ух, и морда! Запомнил я ее надолго. Потом примерял ее к другим бандитским рожам…

Захар пригрозил ножом.

— Получишь, татарская собака! Что б я сдох, получишь!

Тем временем зыряновские уходили из села, ведя под руки стонущего и скорчившегося гиганта.

— Вы куда?! — заорал, завизжал я. — Догонять надо! Здесь Чернуха! Вот он!

Кто-то из них обернулся, махнул мне шапчонкой.

— Пропади вы пропадом! Кровососы лютые!

Захар опять затрусил мелкой рысцой, не напрягаясь. И я опять побежал за ним. Наш путь пролег через поле неубранной репы и редьки, я вырвал несколько увесистых корнеплодов и запустил их в бандита. Попало ему и по спине, и по загривку. Он погнался за мной, запутался ногами в ботве, упал. Потом он сидел на корнеплодах, как на яйцах, и, задыхаясь, выкрикивал со злобой:

— Гад буду! Глотку! Перережу!

А я рассвирепел, старался попасть в его лицо своими бомбами, он лишь кричал и закрывался руками, набираясь, наверное, сил для рывка. Засекин и его дружки почему-то нас не слышали. Зато прибежали на шум несколько босоногих мальчишек и рослый подросток, одетый как приказчик.

— Поймайте его! — закричал им Чернуха. — Обязательно! По гривенному дам!

Я влепил ему редькой на прощание — да удачно, по скуле. Он аж взвился от ярости. И снова погнался за мной, впереди подмоги.

Они загнали меня на осклизлые камни, цепочкой уходящие в реку. В малую воду здесь открывались «поскоки» — мостики из камней, переправа через речку прыжками, с камешка на камень. Предзимние дожди наполнили речку, и от переправы осталось несколько камушек, заливаемых волной. На последней осклизлой маковке я и устроился, дальше была холодная стремнина, несущая лесной мусор и свежую щепу. Наверное, кто-то выше по течению строился или делал плот…

Я видел, как Чернуха расплачивается с босоногими и с «приказчиком», как торопливо переобувается, встряхивает цветастые портянки. Что будет дальше? Я закоченел на мокром камне. В каждой руке по голышу: попробуй сунься. Странное было состояние: я совсем забыл, что умею плавать, река для меня теперь была не спасением, а концом жизни. Я ощущал себя диким затравленным оолом из какого-то басурманского таежного улуса. Местные инородцы до ужаса боятся духов воды и поэтому не умеют плавать, не купаются почти никогда в «открытой воде». Даже крещеные инородцы. Даже те, которые ловят рыбу для пропитания. А если попадут в воду, то идут на дно камнем. Удивительные особенности — уж и не знаю, как назвать — нравов, обычаев или мозгового устройства?

Босоногие и «приказчик» вооружились камнями и палками, пошли поскоками на меня. «Приказчик» с куском намокшего плавника на изготовку приблизился первым, его добротные яловые сапоги не боялись воды, и он ступал смело на затопленные камешки, тогда как босоногие ребята скакали боязливо за его спиной по сухим макушкам.

— Прыгай, оол, — «приказчик» показал дубиной на другой берег. — Туда плыви. Уходи из нашего села.

— Не хочу, — сказал я, трясясь от холода и страха. — Я по берегу… Пусти! Сразу из села уйду. Вот те крест!

— Да нет же, надобно прыгнуть в реку. Или забьем до смерти.