Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

Женщины, девки и ребятишки семейства Бочкаревых бегали взад-вперед с испуганными и мокрыми от слез лицами, раздавали в любые руки еду и закуску — вареное мясо, колбасы, шаньги, пироги, творожники, караваи хлеба и бублики, засахаренные фрукты, конфеты, пряники, даже просто морковку и брюкву, даже связки лука и сушеных грибов. Тут же разваливали на лепестки кадушки с мочеными яблоками, хрустящими груздями, квашеной капустой — в вилках и в разной сечке… Все годилось, все разбирали-расхватывали. Гул стоял от благодарственных выкриков. И только малыми кучками, почти незаметными в общем мельтешении, стояли самые спокойные и рассудительные люди, из местных хозяев, да и рабочих, беседовали, не решались по душевному складу накинуться на дармовщину. Что-то тут было подозрительно, со вторым смыслом… Зато ближние «бояре» начали толкать «князя» в оба бока.

— Чо делать-то будем, Софрон Мартыныч? Может, с поиском повременим? Какой без нас-то праздник? Люди не поймут, господь накажет.

— Правильно, — сказала Аглая Петровна, скорая разумом. — Сюда все сбегутся, если уже не сбежались, изо всех погребов выползут, со всех сеновалов спрыгнут. Надо здесь искать, князюшка.

— Да? — «Князь» поднапряг хмельной ум и высказал высокое решение: — Пусть оол ищет здесь!

Тем временем на перевернутую бочку из-под капусты влез сам Матвей Африканыч Бочкарев — раздерганный, распаренный, но его побитый лик вроде бы светился радостью. Замахал руками, заполошно закричал:

— Слушайте, православные! Душа изболелась грешная, выскажу все!

Люди принялись успокаивать друг друга. Вспыхнули отдельные скандалы и потасовки, какого-то буйного макнули головой в бочку с брагой, чтобы остудить, но он вырвался и ушел в питье по пояс, чуть не захлебнулся — выпал с воплем, опрокинув кадку… Тут бы хохотать всем миром, но Бочкарев заговорил напряженным страдальческим голосом:

— Господь меня стукнул в душу! Православные! Осенила меня благодать неземная! Ради чего я жил, братья? Ради денег проклятых? Да забирайте все! Отдаю имущество, добро — и горбом нажитое, и воровством, и лукавством! Принародно каюсь, господи, прости мои великие прегрешения! Забирайте все, православные! Пользуйтесь без зазрения совести! Именем господа все раздаю!

— А жить-то как будешь, на что, Африканыч? — чей-то сердобольный голосок.

Дородная жена-хозяйка не выдержала, запричитала на высоком крыльце, обхватив руками резной столб.

Еще более дородная незамужняя дочка тоже заголосила, ударившись лицом об ее спину.

Бочкарев сбился с тона, погрозил кулаком крыльцу.

— Стервы! Из-за вас все! На вас горб гнул, лукавил, народ обсчитывал! Несите все из сундуков! И украшения с себя сдирайте! И юбки, и чулки! В сермяге ходить будем! Заслужили!

— Ух ты, Африканыч, святая душа! — сказал громко и с удивлением «князь». — Вот не знал!

И какой-то мужичонка с оторванной штаниной поднес «князю» в поклоне полный картуз какой-то вонючей жижи.

— Пей! Мартыныч! — закричал с бочки Матвей Африканыч. — Тут и поминки, и воскресение души!

«Князь» выпил, крякнул и вместо закуси выжал из картуза себе в рот. Внезапно я увидел зыряновских рабочих, которые чинно стояли на отшибе, — узнал я их по могучему парню с белыми волосами: возвышался он над толпой на три головы, не меньше. Я вырвался из потных «боярских» рук и бросился к ним, под их защиту. Ведь они вытащили из болота тело Прокла после моих криков, значит, должны правду сказать всем…

Зыряновские, конечно, меня не узнали — одежонка в клочьях, морда затекла, нос распух.

— Ты чо, паря? — оторопело спросил сутулый мужик. — Чо надо?

И тут случилась еще одна прискорбная нелепость: хмельной возбужденный люд накинулся на зыряновских, решив, что это и есть шайка убийц в обличил порядочных людей.

Избивали их нещадно — и крепкими гранеными бутылками, и кольями из ближайшего забора.

— За что, сволочи? — пронзил шум и гам чей-то истошный крик. — Хоть скажите, за что уродуете?

Уже избитые в кровь, зыряновские мужики схватились насмерть с обидчиками: не привыкли они бегать от колья и неясностей. Сутулый пожилой рабочий в забрызганном кровью светлом азяме увернулся от дубины и «взял на калган» — ударил головой врага под заросшую бурой волосней челюсть, тот с воплем повалился на спину, задрыгал от боли ногами. Сам же сутулый закричал:

— Наших бьют! Зыряновских!

На такой клич, говорят, даже мертвые вставали из могил, если родичи или товарищи звали. Здесь тоже нашлись хорошие знакомцы — по питью и по работе, начали махать кулаками уже на стороне зыряновских. Огромная толпа распалась на большие и малые кучки, избивая друг друга, как будто всю жизнь они готовились только к этому занятию.

Вообще-то, «гудения» таежников в Христовоздвиженском почти всегда заканчивались таким образом. Многие серьезно готовились к массовым побоищам, где можно и свою силушку показать, и рыло свернуть кому-нибудь набок, желательно — торгашу-христопродавцу, обдирающему рабочий люд как липку… Так что я с Засекиным и Бочкаревым лишь ускорил начало самой главной забавы.

Я метался среди побоища, вопил, визжал, плакал. Я пытался им втолковать, что совсем зря они убивают друга друга, что во всем виноват Бочкарев. Что Бочкаревы и есть та шайка убийц, которую искали! За мной погнался какой-то мордастый парень в клетчатом пиджаке, но я шмыгнул под ноги дерущимся. И тут меня схватил за волосы белоголовый зыряновский «аксакал». Он был голый по пояс, успел скинуть одежду, чтобы не попортили в драке, безволосая мускулистая грудь его была уже пятнистой от битья.

— Ты пошто всех на нас натравил? — рявкнул он мне в лицо.

У него были редкие зубы, черные от какой-то таежной еды или закуски. Он мимоходом «смазал» по уху дюжего «боярина» в красной рубахе, разорванной до пупа, — тот заверещал от боли, завертелся юлой.

— Не натравливал! — вопил я. — На спасение прибежал к вам! Бочкарев… «князь»… эти пьяные… — мне хотелось выложить сразу все.

Сзади подкрался кто-то с березовой жердью на взмахе. Запоздало выкрикнули товарищи:

— Берегись, Димка!

Жердь хрястнула о могучую спину «аксакала», с треском переломилась, и он шлепнулся от неожиданности на четвереньки, но тут же резво вскочил, хотел было наказать обидчика, а перед ним уже другой драчун — рыжий плюгавый мужичонка, в каждой руке по бутылке с отколотым дном. Страшное оружие в пьяных руках. Уже не бутылка получается, а какая-то абракадабра со многими лезвиями… Но Димка Чалдон не стал хватать мужичонку за руки, а просто стукнул кулаком, будто кувалдой, по его мокрому темечку. Тот сразу закатил глаза под белесые надбровья, выронил стекляшки, подкрашенные чьей-то кровью, да и сел на них. Смех и грех…