Джефф Зентнер - Дни прощаний

– Вы оказались в одной группе, – говорит Пирс, – это все, что Эли рассказал нам.

– И я, такая, думаю, мол, ну и ладно, ведь все знают, что с гитаристами лучше не связываться. Да, он красавчик, но меня это не волнует. И вот мы начали работать над нашей песней для показа, и неожиданно он подходит ко мне со своей идеей: сыграть две партии, восходящую и нисходящую, на гитаре и синтезаторе. Мы над ней поработали и попробовали сыграть. Она была такой теплой, красно-оранжево-розовой…

– Карвер, ты знаешь про синестезию Джесмин? – спрашивает Мелисса.

Я киваю, почему-то задетый тем, что мама Эли узнала об этом намного раньше меня. Это глупо, потому что она мать Эли и чертов нейрохирург, и все же…

– Мне нравилось видеть этот цвет, поэтому я заставляла Эли играть эту часть снова и снова. И мне никогда не казалось, будто он пытается за мной приударить. Он вел себя как идеальный джентльмен. Если кто за кем и приударял, так это я за ним. К концу недели мы уже не расставались ни на минуту. Видели бы вы, в каком я была восторге, когда узнала, что мы учимся в одной школе.

Это история – ледокол, медленно скользящий между моих ребер. Но, в отличие от историй про Блейка, эта ощущается по-другому. Я фиксирую взгляд на своей тарелке, словно в крошках на ней есть объяснение некой тайны. Я боюсь поднимать глаза, потому что не хочу, чтобы кто-то спрашивал, что я чувствую. Я не смогу ответить.

Следующие пять минут мы едим, изредка неловко перекидываясь словом-другим. К тому моменту как Пирс предлагает выезжать, я почти надеюсь, что Джесмин расскажет еще одну историю о том, как бегала за Эли. Хотя от первой истории мне было не по себе, она помогла снять напряжение.

Мы заворачиваем выпечку. Почти у самой двери нас останавливает Пирс.

– Погодите. – Его голос потяжелел еще сильнее, тучи почти разразились ливнем. – Мы забираем часть Эли в последний раз из его дома. Мы вырастили его в этом доме. В тот день, когда мы привезли из больницы новорожденных Адейр и Эли… – Он останавливается и кашляет, собираясь с духом. Пытается продолжить, но запинается. Наконец, прочистив горло, говорит: – Мелисса кормила Адейр. А я сел на крыльце с Эли и позволил ветру впервые коснуться его лица. Я видел, как он впервые слушает шелест деревьев. Это непередаваемо – видеть, как человек в первый раз ощущает дуновение ветра. Эли только раз открыл глаза и взглянул на меня. Я подумал о том, сколько еще всего в этом мире я смогу ему показать.

Я не учел одного различия между днями прощания с Блейком и Эли – у родителей Эли были истории о его детстве.

Мы выходим на крыльцо, и поднявшийся ветер треплет нам волосы.

Пирс останавливается.

– Мы собирались развеять песок на водопадах, но, может, развеем немного и здесь?

Мы все киваем. Мелисса держится стоически. Думаю, будучи хирургом, который каждый день имеет дело со смертью и умиранием, она почти утратила сентиментальность. И все же слезы текут по ее щекам.

Пирс открывает банку, опускает в нее руку и достает горсть песка. Затем он отдает эту маленькую часть духа Эли ветру, который однажды коснулся его лица.

Мы с Джесмин сидим на заднем сиденье внедорожника Мелиссы. Она ведет машину. Пирс сидит рядом с ней и держит на коленях банку с песком, от которой не отрывает взгляда. Мимо нас вдоль шоссе проносятся деревья в огненно-красном, желтом и оранжевом уборе. Но на большей части деревьев все еще потускневшая поношенная зелень, до сих пор напоминающая о лете.

Уголком глаза я перехватываю взгляд Джесмин. Она кладет руку на мою сторону сиденья, поднимает большой палец вверх и приподнимает брови. Я кладу руку на ее сторону и изображаю «так себе». Потом я выбрасываю палец верх и поднимаю брови, а она повторяет мое «так себе».

Мы едем в тишине. И вправду, существует кое-что похуже пустых разговоров.

– Нам очень нравились эти однодневные поездки, – наконец нарушает молчание Мелисса. – Это был один из тех редких случаев, когда Эли сбрасывал свою защитную скорлупу и много чего рассказывал нам.

– Возможно, во мне говорит историк, – вступает Пирс, – но я не могу перестать думать о той бабочке, взмахивающей крыльями, и о непредвиденных последствиях, к которым этот взмах приводит. В одной из подобных поездок мы все решили, что Эли вместе с Адейр должны поступить в Художественную академию Нэшвилла.

Вот черт! Не лучшее направление для разговора. Я смотрю прямо перед собой, боясь даже шелохнуться, адреналин бурлит в моих венах. Искоса бросаю быстрый взгляд на Джесмин.

– Что ж, последствием решения стало то, что Эли получил прекрасное образование и нашел отличных друзей. – В голосе Мелиссы слышится нотка раздражения.

– Послушай, Мел, не надо принимать все в штыки. Я просто высказываю наблюдения.

– Я чувствую осуждение в твоих «наблюдениях».

Теперь нас двое.

– Ошибаешься.

– Правда?

– Да, правда. Я говорю не с точки зрения морали. Я констатирую исторический факт – если бы Эли не поехал учиться в Художественную академию Нэшвилла, он никогда не оказался бы в машине с Марсом и Блейком.

Какую-то долю секунды я прикидываю, как сильно пострадаю, если распахну дверцу машины и выкачусь на шоссе.

– Ты можешь не признавать наличия морального осуждения в «фактах», но оно там есть. Даже высказывание подобных наблюдений – уже моральное осуждение. В любом случае давай обойдемся без этого, – Мелисса машет пальцем между собой и Пирсом, – перед нашими гостями?

Я вжимаюсь в сиденье. Джесмин тихонько придвигает свою ногу и слегка наступает на мою. Я здесь, я на твоей стороне – вот что говорит это движение.

Пирс поворачивается к нам.

– Никто не против того, чтобы мы сегодня, вспоминая жизнь Эли, были максимально открытыми и честными? Кто-нибудь думает, что держать все в себе будет полезно? Кому-нибудь кажется, что таким образом мы окажем памяти Эли услугу?

Я замечаю в зеркале заднего вида, как Мелисса закатывает глаза.

– Было бы очень хорошо – и уважительно по отношению к памяти Эли, – если бы мы вспоминали его жизнь, не пытаясь разобраться в причине… или причинах его гибели. Мы тут не пытаемся выяснить, кто построил Стоунхендж.

Так. Ладно. Видимо, это будет совсем не похоже на день прощания с Блейком. Находиться рядом со ссорящимися взрослыми – это отстой. Находиться рядом со ссорящимися родителями твоего мертвого друга – еще больший отстой. Находиться рядом с родителями твоего мертвого друга, ссорящимися из-за того, что, возможно, именно ты убил своего друга, – худший отстой из всего возможного.

Пирс начинает отвечать.

– Наш первый с Эли поцелуй… – неожиданно вмешивается Джесмин, и все замолкают. Я испытываю облегчение, хотя и подозреваю, что эта история еще заставит меня страдать.