Джефф Зентнер - Дни прощаний

– Карма.

Верхушки деревьев покрыты туманом, он висит изорванным серым кружевом. Ветер треплет ветви с тем же звуком, с каким волны набегают на берег на пляже. На ноябрьском пляже.

Интересно, будет ли возможность ощутить дождь в тюрьме.

– Этот день напоминает мне обложку альбома блэк-метал-группы. – говорю я. – Идеальный для Эли.

Чуть помолчав, Джесмин отвечает:

– Именно так звучал голос Эли. Дождь над соснами в октябре. Темный серебристо-зеленый.

С острой болью я вспоминаю ее шутку (надеюсь, что это была только шутка) в ответ на вопрос про цвет моего голоса. Надолго погрузиться в собственные страдания у меня не выходит, поскольку я замечаю, что Джесмин дрожит. Ее куртка не подходит для дождя. Я снимаю свою водонепроницаемую парку.

– Держи. – И накидываю ее на плечи Джесмин.

– Спасибо, не надо, я в порядке. Ты замерзнешь.

– Все нормально. У меня толстовка с капюшоном.

– Уверен?

Я убеждаюсь, что Пирс и Мелисса далеко впереди.

– Не хочу, чтобы еще кто-то из моих друзей умер. – Мрачная шутка, не спорю. Но Эли ценил мрачные шутки, так что, думаю, эта ему понравилась бы. Лицо Джесмин говорит, что и она не против.

Когда мы свернули на дорогу к водопаду, ветер усилился, а туман стал гуще.

Пирс и Мелисса стоят в нескольких метрах друг от друга у края пруда, наблюдая за ревущим водопадом. Мы с Джесмин тихо к ним присоединяемся. Стоять тут одновременно и страшно, и прекрасно. Находясь рядом с водопадами, я всегда вспоминаю, насколько я маленький и хрупкий гость в этом мире.

Мелисса откашливается.

– Ну вот… Я не знаю, что и как нужно делать, по- этому сделаю то, что считаю правильным, и надеюсь, что вы с этим согласны.

Мы киваем.

Она идет к Пирсу, который открывает банку, достает горсть песка и некоторое время держит его в ладони. Туман от водопада и дождь быстро насыщают песок влагой, и он ручейком стекает по ее запястью, капая, как радужные слезы. Она прикрывает глаза и нос свободной рукой. Ее плотно сжатые губы дрожат.

Мелисса подходит на шаг ближе к пруду.

– Когда Эли было четыре, он любил приходить в нашу комнату утром по субботам и забираться в нашу постель. Затем он громко шептал мне в ухо: «Банан». В конце концов мы начали оставлять ему миску с бананами, до которой он мог бы добраться сам. Мы называли его нашей маленькой обезьянкой. Нашим маленьким Любопытным Джорджем. – Ее голос звучит так, будто к нему привязали мешок камней. Сделав еще один шаг вперед, она приседает, опускает руку в пруд, позволяя воде унести расцветающий песок, и шепчет: – Прощай.

Пирс тоже достает горсть песка из банки. Какое-то время он держит его, наблюдая, как песок утекает и капает, впитывая дождь и мглу водопада, потом начинает что-то говорить, но голос у него прерывается. Он пытается снова, но останавливается.

– День за днем я изучаю и преподаю историю. Человеческие жизни, прожитые от начала до конца. Поколения, передающие факел новым поколениям, от отцов к сыновьям. Все связано неразрывными нитями. И…

Он останавливает и пару раз прочищает горло.

– А сейчас я стою здесь и пишу заключительную главу о жизни сына в истории моей жизни. Никогда бы не подумал, что эта история будет включать полную хронику жизни моего сына. Но это так.

Он идет к краю пруда и становится на колено. Точно так же, как и Мелисса, он опускает в пруд песок. Затем встает, возвращается и говорит, не глядя на нас:

– Существует круговорот воды в природе. Вода никогда не пропадает. Она никогда не умирает и не разрушается. Она просто меняет форму в непрерывном цикле, словно энергия. В один солнечный летний день ты выпил воды, которую пил динозавр. Пролитыми тобой слезами мог плакать Александр Великий. И вот я возвращаю энергию Эли – его дух – и все, что в ней содержится. Его жизнь, его музыку, его воспоминания, его любовь. Все прекрасное, что в нем было. Я отдаю их воде, чтобы он продолжал в ней жить. От формы к форме. От энергии к энергии. Возможно, я снова встречу своего сына в дожде или в океане. Может, он прикасался к моему лицу не в последний раз.

Мелисса поворачивается ко мне и Джесмин с банкой.

– Если хотите…

Мы с Джесмин быстро обмениваемся взглядами. Она нервно сглатывает, делает шаг вперед и достает горсть песка, глядя на него так, будто узнала в нем какую-то часть Эли.

– Я любила его руки. Сильные и нежные, наполненные музыкой. Я обожала, когда он держал меня за руку. Обожала заниматься с ним музыкой. – Из-за рева водопада ее голос еле слышен. Она опускает песок в водоем.

Мелисса протягивает банку мне. Пирс смотрит в землю. Меня трясет, пока я беру горсть песка и держу его в руке, не отрывая взгляда. Сердце отбивает знакомую чечетку, вызывая уже становящееся привычным затруднение дыхания. Не сейчас. Не сейчас. Не сейчас. Я успокаиваюсь. Остальные выжидающе смотрят. Я прочищаю горло.

– Эм… Как-то раз мы с Эли не могли заснуть и начали говорить о том, что собой физически представляют эмоции и воспоминания. О том, что они сохраняются как химические вещества в нашем мозге. Любовь, злость… сожаление – все они химические вещества. И эти вещества могут разрушиться и испортиться, если хранить их неправильно. Поэтому я храню эти химикаты – память об Эли – в самой защищенной части моего мозга надежно закрытыми, так, чтобы они не могли испортиться. Но не настолько далеко, чтобы я не мог возвращаться к ним каждый день.

Я опускаю свою часть Эли в пруд, ледяная вода обжигает руку.

Каждые из нас по очереди берет щепотку песка и опус- кает в пруд, рассказывая о чем-то, что он любил в Эли.

Он был смешным без каких-либо усилий.

Когда он грустил, то никогда не использовал это как повод, чтобы заставить грустить кого-то еще.

Он пах чистотой, как обычное мыло.

Он закрывал глаза, когда играл на гитаре.

Он играл на гитаре так, словно ему доверили священный огонь.

Он был дико умным.

Он работал без устали, чтобы стать лучше в том, что он любил.

И так мы говорим до тех пор, пока весь песок Эли не уходит в воду.

Каждый раз, когда очередь доходит до меня, я произношу одно, а разум шепчет другое: Прости меня.

Хоть мы промокли и трясемся от холода, но молча стоим у края пруда и смотрим на водопад. Мелисса держит пустую банку у груди так, словно в последний раз кормит ребенка.

Джесмин прячет руки в рукавах моей парки. У нее мягкое выражение лица в неярком свете дня. Такой задумчивый и удивленный вид у нее был, когда она наблюдала за штормом. Теперь ее лицо омрачено печалью.

В эти минуты я почувствовал, будто дождь смыл пелену с глаз, мешающую мне видеть, мешающую ясно понимать.

Я думал, что испытываю к ней обычную привязанность и теплоту, усиленную тем, что она мой единственный друг. Боль, что я испытываю, когда она говорит об Эли, я считал следствием чувства вины и скорби. Но в обоих случаях я ошибался.