Джефф Зентнер - Дни прощаний

– Да.

– Очевидно.

– Отлично.

– Но она пока не отвечает взаимностью, потому что это слишком странно?

– Да.

– Это все?

– Этого мало?

– Нет. И все же – это все?

Я вздыхаю и закрываю глаза.

– Я облажался по полной. Рассказал ей о своих чувствах. Наговорил кучу глупостей. Она очень разозлилась.

Джорджия обнимает мою руку и кладет голову мне на плечо.

– Ох, Карвер.

Я тру висок, будто пытаюсь оттереть пятно.

– Она все, что у меня было. Она была моим единственным другом.

– Знаю.

– Мне очень одиноко.

– Представляю.

– Я хочу снова стать счастливым перед тем, как умру. Это все, чего я хочу.

Мы долго молча сидим на крыльце в отчаянном и полном безответной любви круге света, дрожа и слушая затихающую песню сверчков в прохладной тьме. Воздух потяжелел от влаги, когда мы завершаем наше бдение.

Когда-то я думал, что разбитое сердце сродни простуде или беременности. Больше одного за раз не бывает. Если что-то из этого случилось, то уже не может повториться до тех пор, пока не пройдет.

Но, оказывается, это больше похоже, как если ты во время ужина наедаешься до отвала, однако в ту минуту, когда кто-то произносит «У нас есть пирог!», неожиданно у тебя появляется место в желудке для десерта, отдельном от твоего желудка для ужина. У тебя есть сердце для любви, отдельное сердце для скорби, сердце для вины или сердце для страха. Каждое из них может быть по-своему разбито.

И у меня есть все возможные места для новых способов разбить сердце. Я обнаруживаю это в воскресенье после шоу Диэрли, когда у меня есть целый день, чтобы сидеть в одиночестве и изнемогать, запершись для безопасности в своей комнате, пока Мэдди и Лана не уедут. И это отстой, потому что мне очень нужно провести день с Джорджией.

И снова я убеждаюсь в этом в понедельник утром, когда один прихожу в школу. Мы с Джесмин не всегда ездили в школу вместе, но мы всегда встречались, чтобы побыть вместе несколько минут перед началом уроков. Однако не сейчас.

Особенно это давит во время обеда. Мы всегда обедали вместе. Я сижу в жужжащей, пульсирующей столовой, надеясь, что она меня увидит. Надеясь, что мой несчастный вид может притянуть ее ко мне. Но ее нигде нет. Наверное, она обедает в классе музыки. Она говорила, что так делали ее подруга Кэрри и остальные музыкальные ботаники.

В общем, я сижу один и предаюсь мечтам, представляя, что она сидит там, такая же потерянная, как и я. В лучшем случае могу предположить, что у нее легчайший намек на грусть и кто-то спрашивает, мол, что случилось? А она отвечает, что ничего.

По крайней мере есть кто-то, кто спросит. От меня же все держатся подальше. Видимо, я перешел какую-то грань и выгляжу слишком одиноким. Люди тебе сочувствует, но боятся, что у них нет ничего, чем можно заполнить гулкую пустоту внутри тебя. Так зачем пытаться?

Единственный человек, который смотрит в мою сторону, – это Адейр. Она проходит мимо с четырьмя своими друзьями и бросает на меня злобный «так тебе и надо» взгляд. Мое одиночество для нее нектар. Не переживай, Адейр, призрак Эли мстит мне за попытки быть с его девушкой.

Так все и продолжается. Я начинаю подумывать, что, может, тюрьма – это не так уж и плохо. Вторник. Среда. Четверг. Пятница. Единственное отличие от субботы и воскресенья – то, что в эти два дня никто не видит моего одиночества. И затем все повторяется. Понедельник. Вторник. Среда… Я редко вижу Джесмин, и когда вижу, ей удается не смотреть на меня даже случайно.

Родители чувствуют мое одиночество. Я, наверное, его излучаю. Отец берет меня с собой в «Parnassus Books» и говорит, что я могу выбрать любую книгу, какую только захочу. Но у меня нет настроения и для этого.

В четверг полиция возвращает мне телефон и ноутбук. Их оставляют в офисе мистера Кранца. Я включаю телефон так быстро, как только получается. Может, Джесмин мне написала, пока у меня его не было?

Ничего.

Я обдумываю возможность написать ей. Позвонить. Оставить сообщение. Что-нибудь. Но затем вспоминаю ее лицо, когда она сказал, чтобы я этого не делал.

Я жду не дождусь нашей встречи с доктором Мендесом в эту пятницу. Он теперь почти все, что у меня осталось. И если бы мы ему не платили, у меня не было бы и его.

В это время я бы уже слушал игру Джесмин. В более светлые времена. Это смешно (и под «смешно» я подразумеваю «чрезвычайно грустно») – говорить так о времени, когда только что погибли трое лучших друзей, их близкие тебя ненавидят, а впереди маячит перспектива тюремного заключения.

Из моей спальни, в которой я сижу, пытаясь прочесть «Бойню номер пять» по литературе, слышно, как мама отвечает по телефону.

Формальный тон ее голоса заставляет меня навострить уши, и я пытаюсь подслушать.

– Хорошо… в пять? Какой канал? Хорошо. И…поняла. Позвонить вам после? Хорошо. Я скажу ему. Большое вам спасибо.

Мама бежит по коридору к кабинету отца, и он перестает играть на своей акустической гитаре.

Прошу, не приходите сюда вместе. Пожалуйста.

Я слышу, как они оба направляются к моей комнате. Определенно, в какой-то момент мои перетрудившиеся адреналиновые железы просто взорвутся со слабым хлопающим звуком.

– Карвер, – зовет отец, стуча в дверь. Мама рядом с ним. И они не улыбаются.

Я поворачиваюсь, но ничего не говорю.

– Нам только что позвонил мистер Кранц. Он сказал, что в течение часа окружной прокурор соберет пресс-конференцию по поводу твоего дела. Он думает, что они объявят о каком-то решении.

– Хорошо, – выдавливаю я. Кровь в моем теле гудит, превращая каждую мышцу в кашу.

– Собираемся в гостиной через час? – спрашивает мама.

– Хорошо. – Я чувствую себя так, словно по моим внутренностям медленно проезжает тяжелый каток.

Родители уходят, а я устраиваюсь поудобнее, ведь, скорее всего, придется провести один из самых долгих часов в моей жизни. Я очень хочу написать Джесмин, но даже не знаю, что сказал бы. Для начала я бы извинился. Как только этот барьер будет пройден, и если она захочет услышать больше, все что мне нужно будет сказать, это: Где-то у кого-то есть ответ на вопрос, будет ли разрушена жизнь Карвера Бриггса. (Корректировка: еще сильнее разрушена). И я должен подождать час, чтобы его узнать.

Проходит час. Я сижу в гостиной, родители – по обе стороны от меня.

– Итак, Кимберли, – начинает ведущий. – Как я понимаю, мы в прямом эфире у здания суда округа Дейвидсон, где окружной прокурор Карен Уокер собирается сделать заявление?

– Все верно, Питер. Они собираются заявить о том, какие действия планируют предпринять в отношении автокатастрофы, унесшей жизни трех подростков первого августа. Некоторые наши зрители вспомнят, что несчастный случай был связан с отправкой сообщения.