Анна Данилова - Любовь насмерть

— Овощи у соседей, а остальное, муку и масло, — в местном магазине. — Фима по-прежнему старался казаться жестким и недовольным. Словно знал о письме и ждал, когда же я его наконец отдам.

Когда мы остались одни и уединились в комнате, куда из кухни доносилось слабое позвякивание посуды, он набросился на меня:

— Давай выкладывай уже, что случилось в твоей квартире.

Я рассказал ему тоном провинившегося подростка, которого застукали за чем-то постыдным.

— Значит, и к соседям тоже ломились. — Наконец-то он смягчился. — Я уж подумал, что это только ты такой невезучий. Но откуда кровь в квартире?

Я не знал. Однако, вспомнив про кровь, я не мог не рассказать о своем визите к Туманову, о его рассеченной скуле и разрыве со Второй Ольгой.

— Ну и слава богу, хоть одному мужику во всей этой истории повезло. Думаю, что он все равно даст ей денег, чтобы помалкивала.

— В смысле? О чем?

— Ну когда Ольга к нему вернется, чтобы она, эта Вторая Ольга, не пыталась ему помешать, чтобы не лезла в его жизнь. Судя по всему, она стерва редкая, а потому от нее можно ожидать всего что угодно.

Я вынул и показал ему мятый листок — письмо Туманова Ольге.

— Надеюсь, не читал? — спросил Фима строго поверх очков.

— Нет!

На этот раз я действительно не солгал. Я мог бы, конечно, прочесть письмо, чтобы понять, в каком ключе нейрохирург написал своей беглянке-жене, своей птичке и ласточке. Но потом понял, что это все равно что приподнять одеяло, которым они вместе укрывались, находясь в браке. Письмо наверняка интимное, даже если в нем нет ни одного интимного (в общем понимании) слова. Наверняка это обычные слова, строчки, и смысл надо искать как раз между ними, это как аромат, как музыка, которую понимают лишь двое.

Фима рассказал о визите эксперта, сказал, что результаты экспертизы моего автомобиля будут к вечеру, и это в лучшем случае. Я подтвердил, что готов перевести ему нужную сумму за работу. И тут же вспомнил, что не перевел деньги сыну. Увлекся, как всегда, своими делами. Эгоист чертов.

— А ты говорил с Ракитиным? Рассказал ему о смерти Зои?

— Он будет здесь в четыре часа, — огорошил меня Костров. Так вот почему он разве что не рычал на меня. Конечно, лучший способ защиты — нападение! Значит, он принял все-таки это трудное решение посвятить в наши дела следователя. Что ж, сам будет носить нам колбасу и книги в тюрьму. Вернее, мне.

— А Ольга? — Я почувствовал себя настоящим преступником и подлецом по отношению к несчастной девушке.

— Я скажу ему, что это сестра моей жены, так что не переживай. Я и Ольгу предупредил.

Так захотелось почему-то ему врезать! Вот просто так, от досады. Может, день был такой, когда все сошли с ума и хотелось выразить свои чувства мордобоем? Вон кто-то засветил Второй Ольге (очередной любовник), а она, в свою очередь, Туманову, теперь вот мне захотелось двинуть Кострову. Может, я заразился от них этим мордобойным вирусом?

В ожидании Ракитина я расположился в холле на диване с телефоном в руках — надо было все-таки успеть перевести сыну деньги, а то мало ли что, вдруг меня уже сегодня повяжут? И чего это Фима решил так подставить меня? И не напрасно ли я вообще ему доверился? Я разное думал, но больше всего — об Ольге, которой мне предстояло передать письмо от Туманова.

Отправив деньги, я почти тотчас получил от сына сообщение с благодарностью. Правда, в конце он дописал (уже вторым сообщением), что, мол, лишнее все это, они с матерью ни в чем не нуждаются. И когда я уже поднялся с дивана, чтобы отправиться к Ольге на кухню, где она звенела тарелками, пришло еще одно сообщение, и снова от Гриши, в котором он запросто, словно между нами и не было никогда холодной войны, просил меня поехать вместе с ним завтра в салон, чтобы выбрать ему новый автомобиль. Я не выдержал и спросил, откуда у него деньги, чтобы покупать новую машину, он коротко ответил, мол, подарили. Ясно, новый муж или ухажер Майи, которого я про себя уже успел окрестить «испанцем». Поскольку я не мог признаться Грише в том, что время для этого он выбрал, мягко говоря, не самое лучшее, поскольку уже сегодня меня могут заковать в наручники, я сказал, что с радостью ему помогу. Водоворот жизни крутил меня, как щепку, и я уже не мог сопротивляться (да и когда я особо сопротивлялся?). Кто знает, возможно, именно приглашение или просьба Гриши и спасет меня, и я завтра буду еще на свободе. Какое счастье, что мы никогда не знаем, что с нами станет завтра!

Я несколько минут еще помедлил, потом все-таки направился на кухню и протянул уже мятое письмо Ольге. Она тоже не сразу его взяла, сначала посмотрела мне в глаза, думая о чем-то своем, потом, вероятно, уже почувствовав, от кого послание, спокойно приняла его из моих рук и удалилась. Она прошла мимо меня, обдавая теплым ароматом духов (и где она их только нашла в сложившихся не самых благоприятных для любой девушки условиях?). Это потом меня озарило — так землянично и солнечно пахла ее кожа, ее молодость и ее эльфийская красота.

Мои мысли о ней как о недосягаемой чужой жене и желанной женщине были прерваны новым сообщением Гриши, в котором он написал, что уже присмотрел машину и что ему не хватает ровно сто тридцать восемь тысяч рублей. И если я их ему переведу, то завтра я могу быть как бы свободен. К сообщению прилагался снимок чудесного черного «Мерседеса» — новой игрушки моего сына.

Я тотчас перевел ему деньги, и Гриша вновь поблагодарил меня за них, отправив большой оранжевый «лайк» в конце своего сообщения.

Я же лишь вздохнул с облегчением, подумав о том, что теперь можно как бы и в тюрьму, важно, что я успел перед тем, как заплатить по всем своим грехам, помочь немного своему единственному сыну.

Ракитина мы увидели в окно как раз в ту минуту, когда из спальни, куда скрылась Ольга, начали доноситься странные звуки, словно кого-то душили. Мы бросились туда и увидели захлебывающуюся в рыданиях Ольгу. Эмоции, которые она скрывала, быть может, целых два года (здесь, я думаю, было намешано слишком много всего — от любви к оператору Герману до чувства глубокой и искренней вины перед мужем), прорвались наружу, и так не вовремя! Она же должна была исполнять роль родственницы Кострова!

Фима, глядя на нее, приложил свой указательный палец к губам, приказав ей молчать, и при этом кивнул куда-то в сторону, чтобы она поняла, что в доме вот-вот появится посторонний. Судорожно вздохнув, Ольга затихла, села на кровать и закрыла лицо руками. В таком виде мы ее и оставили.

Уж не знаю почему, но я предполагал, что во время нашего разговора Ракитин не будет разве что рычать на нас — все-таки мы с Фимой с самого начала утаивали от него слишком много информации. Но, к счастью, Валентин Ракитин оказался действительно нормальным мужиком и слушал нас, ничем не выражая своего раздражения или неприязни.