Буало-Нарсежак - Замок спящей красавицы [Волчицы • Дурной глаз • Замок спящей красавицы • Фокусницы]

К вечеру я решил совершить верховую прогулку по ближайшим окрестностям. В Мюзийяке нетрудно найти приличную лошадь. Я остановил выбор на резвой полукровке, и вскоре она бешеным галопом неслась к недалеким ландам. Стремительная гонка опьянила меня, и я целиком отдался ей. Душистый воздух лугов трепал мои волосы, грудь переполняла тонкая смесь запахов чебреца, утесника и майорана, кровь бурлила в жилах, как молодое вино. Но затем я пустил лошадь шагом, утомленный чрезмерностью нахлынувшего счастья, и в сознании ночной звездой в штормовом море всплыл образ девушки с розой. Я совсем отпустил поводья и погрузился в то состояние задумчивости, которое даже самой острой боли придает некую сладостную привлекательность. Нет, конечно же, я не мог любить незнакомку, лицо которой скрыла от меня ночь. Она была лишь тенью, дуновением ветерка, мечтой, наядой, поднявшейся из пруда вместе с вечерним туманом. Напрасно я пытался выбросить из головы навязчивое видение. Напрасно старался, призывая на помощь разум, вызвать в себе презрение к дочери мужлана, получившего дворянство с помощью интриг. Все равно сердце звало ее, губы сами собой шептали ее имя. Чувства мои уже не подчинялись зову чести, я воспылал такой страстью, что потерял голову, повторяя как безумец: «Клер! Клер!» — и мне казалось, что окружающая меня природа разносит повсюду ее имя с пением птиц, шелестом ветра, с журчанием родника в камнях: «Клер!.. Клер…» Я был самым несчастным и самым счастливым из смертных…

Лошадь сбилась с пути, а я не заметил этого и весьма удивился, когда увидел, что она бредет по дороге, ведущей к замку. Фасад его был обращен к ландам, в противоположную от деревни сторону, и отделен от нее парком. Для того, чтобы попасть на центральную аллею, ведущую к воротам, следовало сделать довольно большой крюк. Пока я решал, стоит ли ехать дальше, рискуя встретить того, чьей смерти желал порою, позади раздался шум кареты. Скрыться? Уже не успею. Но у меня было время свернуть в рощицу, примыкавшую к парку слева от меня. Едва я успел съехать с дороги, как показалась карета. Это был экипаж Эрбо. Лакей криком и кнутом подгонял лошадь, и наша старая карета раскачивалась на рытвинах, как лодка на морских волнах. Потерял он рассудок или крайняя необходимость заставляла его так гнать лошадь? Не успел я разрешить для себя этот вопрос, как произошло то, чего я так опасался: послышался треск, и карета резко накренилась, едва не рухнув на бок. Антуан пытался справиться с лошадью — та была вся в пене. Я пришпорил своего скакуна и устремился к нему на помощь. Мне удалось удержать испуганное животное, пока этот негодяй не спрыгнул с козел, не взял лошадь под уздцы и не успокоил ее. Хлопнула дверца. Я обернулся. Боже мой! Какими словами выразить то, что я почувствовал? Потеряв самообладание, я не смел шевельнуться. Я не сводил взгляда с девушки, которая стояла, придерживая рукой дверцу кареты. Она была удивлена не меньше моего и смотрела глазами лани, загнанной охотником в густой кустарник. В глазах ее было столько страха, что внезапно ко мне вернулось хладнокровие. Я соскочил на землю, церемонно поздоровался с ней, представился. Произнося приличествующие случаю слова, я изо всех сил старался запечатлеть ее черты в памяти. Даже сейчас, несмотря на последовавшие ужасные события, я без всякого усилия вспоминаю золотистые локоны возле уха, робкую улыбку, глаза небесной синевы, маленькую руку на дверце кареты, испуганный взгляд невинной девушки… Она ответила слегка дрожащим голосом. Я не ошибся. Это действительно Клер! Клер, дочь барона Эрбо.

— Не бойтесь, — вымолвил я. — Я здесь оказался случайно, просто прогуливался, и счастлив, что смог помочь вам в трудном положении.

В знак благодарности она склонила голову и, придерживая край платья, подошла к кучеру, изучавшему сломанную ось.

— Карета сможет ехать? — спросила она.

— Надеюсь, — пробормотал слуга тоном, который мне очень не понравился. — Сейчас поправлю.

— Поторопитесь!

Чувствуя, что мое присутствие становится неуместным, я собрался откланяться и сесть в седло, но очаровательное создание остановило меня:

— Господин граф, я хочу немедленно засвидетельствовать вам глубочайшую признательность…

Она понизила голос, страха в нем больше не было, и жестом предупредила готовые сорваться с моих губ возражения.

— Знайте, — прошептала она, — ваше письмо произвело благоприятное впечатление. Отец сам подумывал уехать отсюда… по слишком очевидным причинам… Увы! Во всяком случае, я буду сожалеть об этом.

— Мадемуазель!

— Я вас ни в чем не упрекаю, — поспешила произнести она. — Замок всегда принадлежал вам…

— Уверяю вас, что…

— Мы проводили здесь дни свои в тоске… Не только из-за окружающего нас недружелюбия. Людская злоба — ничто. Ужаснее враждебность неживой природы.

Она вздохнула, разгладила ладонью край платья цвета летних лугов и продолжила, пока лакей чинил ось:

— Правда состоит в том, что моим родителям страшно здесь жить. Безмолвие окружающих лесов, уныние песчаных равнин, где редко увидишь стадо, крики куликов над прудом — все это кажется им дурным предзнаменованием…

— А вам? — воскликнул я.

— Мне?.. Мне хорошо в этом печальном жилище. Я люблю голоса теней, тайны, о которых шепчут древние стены. Временами мне кажется, что я догадываюсь, почему повесился несчастный Мерлен, а преемник его потерял рассудок.

Пока она говорила, тонкие черты ее лица постепенно охватывало странное возбуждение, а сверкающие глаза, казалось, видели за моей спиной какую-то страшную, но захватывающую сцену. Движением, в котором было столько непосредственности, что она не усмотрела в этом ничего оскорбительного, я взял девушку за руку и с жаром пожал ее.

— Мадемуазель… — начал было я.

Но она осторожно высвободила руку.

— Приходите завтра, — произнесла она с улыбкой. — Отец будет ждать вас с господином Меньяном. Он собирался писать вам, но теперь я просто расскажу ему о нашей встрече.

— Значит, я могу считать себя приглашенным? — воскликнул я с горячностью.

Антуан уже проверил свою работу на прочность и взгромоздился на козлы. Я хотел открыть дверцу, но Клер с легкостью птички опередила меня и скрылась за опущенной занавеской кареты. Антуан, щелкнув языком, тронул лошадей. Экипаж пропал в легком вечернем тумане. Вскоре стал слышен лишь стук копыт, а потом наступила полная тишина.

Какое перо смогло бы описать чувства, разрывавшие в тот момент мое сердце? Почти мгновенно переходил я от безумного возбуждения к крайней подавленности. Я то повторял, как ребенок: «Завтра я ее увижу! Завтра я ее увижу!» — то каялся и просил прощения у матери. Затем, охваченный страстью, я вновь во всех деталях с мрачным удовольствием вспоминал прекрасные черты ее лица и грациозные движения, повторял ее слова, в которых пытался найти скрытые приметы любви, столь же пламенной, как моя. Мы едва успели расстаться, а я уже страдал от ее отсутствия и требовал леса и поля неблагодарной родины возвратить мою возлюбленную. Потом, поддавшись какой-то черной меланхолии, я удивлялся, что барон никого ко мне не прислал, и начинал подозревать эту романтичную девушку в том, что она замышляет какую-то отвратительную интригу, чтобы вызвать насмешки или даже грубость по отношению ко мне со стороны своего отца. Внезапно она стала казаться мне слишком смелой для человека, страдающего, по общему мнению, нервным истощением. Тогда я принимался обвинять себя в чудовищной черствости и гордыне и, пришпорив кобылу, заставлял ее мчаться стрелой, высекая из камней искры.