Николай Карпов - Малайский крис

Рано утром там были волостной старшина и писарь. На одном из конвертов была страшная надпись: «экстренно и секретно».

— Ну, — сказал старшина, — наверное, опять что-либо скубенты набедокурили. И нет от них покоя, Господи Боже мой, нет. Эдакая мразь, несчастие! Замучили совсем.

Писарь распечатал бумагу и стал читать. Там значилось следующее:

«Волостному старшине Гороховой волости.

Предписываю, мол, разыскать немедленно скрывающегося в селе Горохове, Петра Егорова Трындина, крестьянина Пензенской губ., обвиняемого Окружным судом в женитьбе на 40 женах. Такой то становой пристав».

— На скольких? — переспросил старшина.

— На сорока, сказывают, — ответил писарь.

— Нечего сказать, хороша штука! Ловкач, собачий сын! — воскликнул старшина. — Ну, а приметы есть?

— Есть-то есть и по нем очень схож преступник с Ильей Федотьичем, но мало ли что говорят приметы? У него зато и фамилия верная, и имя и отчество.

— Фамилия? Мало ли что, фамилия? Да разве ее нельзя подделать?

— Да что на нем, креста, что ли, нетути от родительского рода отказываться?

— По нынешним-то временам от всего откажешься.

— И от Бога?

— Да хотя бы и от Бога.

В это время в управление вбежало несколько крестьян.

— Несчастье, староста Пафнутий, — сказал один. — Егорыч бежал, избенка у него, как есть пуста, а в ней нашли зарезанными мальчика и бабу. Трупы свежие.

— Что, — сказал глубокомысленно писарь, мнящий себя ученым, сидя за чернокнижием. — Все знают, что Егорович занимался в деревне чернокнижием и волхвованием. Он их убил и задавал им анафемский магнетизм.

Сейчас же дали знать в стол для производства следствия и стали искать Егорыча. Но его только видели.

— Уехал аки ведьма, верхом на помеле, — заявил глубокомысленно тот же умный писарь, — провалился в тартарары.

Но Егорыч не провалился. Он шатался по лесу и скрывался в одном овраге.

Через час после получения бумаги зазвенел колокольчик почтовой тройки. Из нее выскочил худой, безбородый молодой человек.

Он остановился около волостного управления и выпрыгнул из повозки.

— Где старшина? — спросил он, входя.

Старшина вышел, качаясь.

— Я сыщик Бобчинский. Вы обязаны оказывать мне всякое содействие.

И он подал старшине какую-то бумагу.

После этого он позвал писаря и стал с ним разговаривать, расспрашивая его о деле. Узнав об оккультных предположениях писаря, он усмехнулся и заявил:

— Покорнейше прошу вас немедленно обыскать все окрестности. По моему, бегство Егорыча и даже убийство этой неизвестной бабы связаны с разыскиваемым сорокаженцем.

В этот же день был наряжен обыск по всем окрестностям. Всюду были совершены поиски и в конце концов Егорыча нашли в одном буераке.

Его с торжеством привели в волостное правление.

— Вы Егорыч? — спросил его находящийся на месте сыщик.

— Да, — ответил тот.

— Скажите, что вас побудило на такое страшное убийство матери и ребенка?

— Бес попутал.

— Нет, вы не отнекивайтесь, а расскажите все это по порядку.

— Да вот, — сказал Егорыч, — эта баба вторая жена нашего кулака Ильи Федотьича. Он двуженник, подлая душа! Я и пошел говорить ему, что у меня, мол, баба твоя, дай, мол, денег, а то я живо на тебя донесу, а он и дал мне пятьсот рублев с тем, чтобы я его жену зарезал, знамо мы люди бедные. Пятьсот рублев для нас вот какой капитал! Ну я и зарезал. Попутал бес.

Егорыча отвели в смежную.

Между тем, схватили и Илью Федотьича. Он долго отнекивался, а потом сознался. Когда стали проверять приметы разыскиваемого сорокаженца, оказалось, что это и есть Илья Федотьич или, он же, Петр Егоров Трындин.

Зало Московского окружного суда по 1 уголовному отделению полно публикой.

Разбирают сенсационное дело о сорокаженце. Подумывали разбирать его при закрытых дверях, но потом отдумали и валяют при открытых.

Вот ввели подсудимого.

В зале шепот, переговоры.

Проходит некоторое время.

— Суд идет! — раздается возглас судебного пристава.

Сбоку крутится молодой адвокат-еврейчик.

Дверь к публике открывается и входят три убелевших сединой старца. Это члены Окружного Суда. Она садятся.

Всюду торжественное молчание.

Председатель начинает дело.

— Вы же Петр Егоров Трындин, он же Илья Федотьич?

— Я, — отвечает смело подсудимый.

Начинаются банальные вопросы о числе лет подсудимого и пр.

— Крестьянин Пензенской губ., Петр Егоров Трындин, — читает секретарь, — обвиняемый в том, что при живой жене в Пензенской губернии, он был ровно тридцать девять раз женат и в конце концов предпоследнюю свою жену зарезал.

Идут детали события.

— Признаете вы себя виновным? — спрашивает его председатель.

— В сорокаженстве я признаю себя, — говорит подсудимый, видимо, бравируя количеством браков, — а в убийстве нет.

Начинается дело и допрос свидетелей. В конце концов дело выяснилось. Свидетели все были против Трындина.

Не помогла и речь адвоката.

Трындина засудили на двадцать лет каторги.

Темная, неуютная одиночная камера тюрьмы.

В ней у стола на пустой деревянной скамейке сидит Илья Федотьич и что то думает.

О чем он думает, это неизвестно.

В это время в окошечко просовывается голова смотрителя:

— Арестант, — говорит он, в— ас зовут ваши родные.

Илья Федотьич очнулся и отправился вслед за смотрителем. Его сопровождали двое конвойных, надев на него предварительно кандалы.

За решеткой в приемной стояла какая-то баба и нервно всхлипывала.

— Илюша, Илюша мой! Ненаглядный! — завопила она. — Засадили тебя, несчастного, а я знаю, ты из за любви ко мне все это сделал. Искал ты себе жену по нраву, настоящую, и не хотел баб зря колошматить, а теперь засадили тебя за истинность-то твою.

И баба вновь захныкала.

Илья Федотьич как-то тупо взглянул на нее, усмехнулся и отворотился.

Нехорошая гримаса исказила его лицо.

Он махнул рукой и попросил отвести себя назад в камеру.

Его отвели.

Придя к себе в свое мрачное помещение, Илья Федотьич нервно заходил по комнате. Он то и дело оглядывался, не видит ли кто-либо, не подсматривает из глазка.

Затем он подошел к окну, оглядел его и стал рвать от своей рубашки полосу за полосой.

Рвал быстро, лихорадочно.

Часового, как на грех, не было.

Быстро получилась веревка, небольшая, но крепкая.

Илья Федотьич обмотал ее вокруг своей белой шеи и удавился.

На другое утро нашли его труп бездыханный, нашли и ахнули.

А смотритель, привычный к такого рода вещам, заметил:

— Все от дурости. Дуростью жил, дурашливо и кончился.

Находка. — Приемная мать. — Радужное будущее. — Перчатка. — Приятное знакомство.