Инна Булгакова - Крепость Ангела

— Отойдите! — Я взмахнул рукой, они сгинули.

В центре на каменном полу стояли два гроба.

— Бабка твоя, — прошептал Евгений. — И ее муж. Куда поставим?

— Все равно… ну хоть к стенке. Он завещал трупы сжечь?

— Об этом не упомянул. Так удобнее.

— Удобнее? — Меня чуть не разобрал дикий, на грани рыдания смех; впрочем, справился. — Для кого удобнее?

— Мы с тобой потом поговорим, — каркнул дружок коротко; на пороге я бросил последний взгляд на прах, ощущая блаженное бесчувствие.

Из приличия (а может, сказывался некий подспудный ужас) мы постояли кружком возле склепа; плакучая листва, слегка тронутая золотым распадом, струилась до земли. Доктор, оптимист и материалист, не выдержал первый:

— В чем же причина суицида?

Евгений пожал плечами:

— Мир русского бизнеса непредсказуем.

— Всеволод Юрьевич был богат?

— Весьма.

— И кому же достанется состояние?

Женька посмотрел на меня пронзительно:

— Кому — как ты думаешь, Родя?

Я промолчал, доктор не унимался:

— Поэт-миллиардер? Уникальное явление.

Слова старика прозвучали иронически, но взгляд, обращенный на меня, сверкнул восхищением — так глядят на незаслуженного везунчика, избранного судьбой, — и мы отправились во флигель пить водку.

Нас было пятеро — Всеволод, Евгений, Степа, Петр и я, — пятеро стихоплетов, ходивших в поэтическую студию «Аполлон» во Дворце пионеров. Лет двадцать назад, ну да, где-то по пятнадцать нам было. И был мэтр, снисходительный гений из мелкого журнальчика, впрочем, мы быстро откололись и организовали свой кружок (собирались у меня), почему-то тайный. Все прошло, стихи прошли, однако тайное братство наше осталось, и они заседали (без меня) в прошлую субботу у Всеволода.

Всех бывших пиитов биржевик щедро пристроил: Евгения, нежного лирика, — личным секретарем; Степу, матерого модерниста, — управляющим; Петра, сурового реалиста со слезой, — менеджером по рекламе. Я один держался в гордой простоте. И вот сегодня эти деятели, тайные собратья, собрались в Опочке хоронить патрона. «Король умер — да здравствует король!»

Степа и Петр привезли выпить и закусить, мы сели в большой комнате на нижнем этаже — изящная лестница в два марша вела на второй, узкие стрельчатые окна в мелких переплетах без занавесей и каменные плиты пола придавали нашей трапезе изысканный монастырский колорит. Впрочем, было мясо, но, кажется, никто не ел, пили Ларин морс с мятой и брусникой и водку — за упокой, за царствие небесное, за «землю пухом». Однако удобнее оказалось сжечь… и спрятать скорбный прах под мраморные своды.

Доктор крепко принял, закурил папироску и заговорил:

— В прошлую субботу, на похоронах Марьюшки, внук ее производил вполне здоровое впечатление. Его, конечно, разочаровало завещание (напоминаю, Родион Петрович, оно хранится у меня), но не верится, что этот удар сокрушил его.

Друзья смотрели на меня: за двадцать лет мы привыкли наши делишки обсуждать конфиденциально. Да не все ли равно теперь?.. Я кивнул Евгению, он начал нехотя:

— Конкретная причина самоубийства мне неизвестна и в записке не указана. Из Опочки он вернулся мрачный, читал поэму.

— Поэму? — переспросил я.

— «Погребенные»! — вдруг прогремел Евгений.

Я похолодел.

— Так называется фреска Марии Павловны! Ведь так, Лара?

Художница кивнула, тоже вроде пораженная. Я пробормотал:

— Три фигуры — три фурии, сидящие за трапезой, лиц не видать, перед ними чаша с вином…

Петр вставил:

— Об этом в поэме ни слова.

А Степа возразил:

— Но он же не дочитал до конца… Что-то уж больно знакомое, Родь, уж не композиция ли рублевской «Троицы»?

— Это пародия: демоны вместо ангелов. Фреска написана нашей двоюродной бабкой тридцать лет назад на стене в спальне. Действует угнетающе.

Доктор как будто обиделся:

— Марьюшка была очень талантлива, очень.

— Откуда вы знаете?

— Как откуда?

— «Погребенные» — ее последняя вещь.

— А вот и нет! Она еще рисовала дворянский пруд, тут, в окрестностях, но уничтожила.

В наступившем молчании художница сказала тихонько:

— Надо же, я сейчас над этим пейзажем работаю.

Я спросил:

— Почему он не дочитал этих самых «Погребенных»?

Ответил Петр:

— Он вдруг сказал: «Возникло срочное дело, надо позвонить. Ждите». И ушел почти на час.

— Он звонил мне, — пояснил я; друзья так и впились в меня взглядами. — Мы с ним виделись.

— Виделись? — цепко уточнил Петр.

— По его настойчивому приглашению. Торговались насчет семейного склепа, я не уступил.

— Почему к нам не зашел? Мы в гостиной сидели.

— Не хотел.

Степа нахмурился:

— Петь, не лезь в семейные дела. Самоубийство установлено, дело не заведено.

Петр тяпнул водочки.

— Мой друг погиб! — Сейчас рванет рубаху на груди («Мой друг бесценный…»). Сдержался.

Я кивнул Евгению:

— Рассказывай.

— Я нашел трупы в постели. Они погибли одновременно, занимаясь любовью.

Даже эта безобразная картинка не смогла вывести меня из блаженного бесчувствия, почти равнодушно слушал я рассказ Евгения, скупой и монотонный. В ту субботу он остался ночевать у патрона по его просьбе (так случалось иногда). Воскресенье, у горничной и у охранников выходной. Он ждал до полудня.

— А зачем ты ждал? — уточнил Петр.

— Сева приказал: «Меня не беспокоить ни под каким видом. Завтра опознаешь наши трупы».

— У вас такие шуточки в ходу? — изумился доктор.

— У Севы. Надо знать его юмор… макабрический, так сказать. Он много пил в тот вечер, имелось в виду… то есть я имел в виду: буду возиться с его похмельем.

— Он был алкоголик?

— Алкоголики не сколачивают миллиардные состояния. Но иногда, изредка, ему нужна была разрядка.

«Однако! — Я усмехнулся про себя. — Однако как везет убийце! Нет, просто все одно к одному…» Я спросил:

— Во сколько вечером вы расстались с Севой?

— Где-то в одиннадцатом я спать лег, а он удалился в спальню.

— Вы вместе пили?

— Нет. Он был с Натальей Николаевной.

Евгений постучался, вошел — любовники, голые, лежали на огромном белом ложе-жертвеннике, — попятился было, но что-то поразило его, заставило приблизиться… Мертвые тела. На полу записка: Я, Всеволод Юрьевич Опочинин, выражаю свою волю: захоронить в моем родовом склепе подателей сего документа.

— Что за черт! — закричал я. — Кто такие «податели»?

— Он сам и Наташа — так я объяснил следователю.

— И тот поверил?

— Рядом на тумбочке стояли два пустых бокала и бутылка с шампанским, половина примерно… везде отпечатки пальцев самоубийц. На полу — пузырек, пустой, но анализ показал…

— Пузырек? — перебил я. — Что за пузырек?

— Из-под французских духов Наташи, на нем обнаружились отпечатки пальцев Всеволода.