Николай Блинов - Анастасiя

Впрочем, если бы этой ошибки и не было, результат оказался бы тем же: все было предопределено заранее самой логикой абсолютной царской власти.

Матвей каждую свободную минуту посвящал совершенствованию пакета прикладных программ. Я понимал, что он пытается сделать игру безопасней и отрубает, где только можно, попытки вмешательства героев в происходящие в виртуальном времени события.

По этой или по какой-нибудь другой причине больше Матвей со мной не путешествовал. На поиски д′Артаньяна я ходил туда в одиночестве. Мне все больше казалось, что в XVI век д′Артаньяна влекло не простое любопытство. Было, было что-то еще.

В этот раз я впервые примерил на себя личину иосифлянина Досифея, странствующего монаха, направленного руководством Иосифо-Волоколамского монастыря в Москву специально для проповеди иосифлянства.

В те годы это было далеко не безопасное занятие. Поэтому, должно быть, путешествию присвоен был третий уровень.

Двухпартийная система, сложившаяся ко времени царя Ивана IV в церковных политических кругах, как и следовало любой двухпартийной политической структуре, действовала с переменным успехом. В отличие от нынешних политических партий, у тех, пятьсот лет назад, были четкие социальные программы.

С одной стороны размещались умеренные прогрессисты иосифляне, последователи Иосифа Волоцкого-Санина, игумена Иосифо-Волоколамского монастыря. Иосифляне считали монашескую общинную жизнь в труде, по хозяйству, в обработке земли, молитвах и обучении мирян, в высшем служении Богу. Они яростно отрицали всяческую ересь, вплоть до физического истребления ее носителей.

На другом полюсе располагались сторонники заволжского старца Нила Сорского и его последователей Вассиана Патрикеева, старца Артемия и других, живших в лесных скитах вокруг Кириллово-Белозерской лавры. Нестяжатели эти считали идеалом служения Богу отшельничество: без труда, без общения — одно только созерцание, одинокое бдение в ежедневных и еженощных обращениях к небу. При этом отрицался всякий полезный труд, деньги, собственность. Нестяжатели, однако, исповедовали свободу совести. На церковном языке это звучало так: «Бог не хочет смерти грешника, но его раскаяния». Посему долг святой церкви — не убивать, а увещевать всякую заблудшую овцу.

Когда в 1504 году на Соборе епископов победили иосифляне, в Москве и Новгороде запылали костры святой церкви: жгли вольнодумцев и отшельников, как в Европе ведьм.

Тогда нестяжатели применили ловкий политический маневр: они обратились к великому князю Василию III, отцу Ивана, с предложением отдать светской власти церковные земли, казну и имущество монастырей для оплаты воинской службы и укрепления границ. Власть охотно приняла эту жертву. Нестяжатели торжествовали, поскольку жертва была чужая: у них отсутствовали и земля, и казна, и имущество. Но недолго им было радоваться.

Когда я пришел в этот мир из XXI века в облике монаха Досифея, огонь вражды уже подернулся пеплом времени, под которым копился тугой жар ненависти, готовый выплеснуться наружу при едином дуновении ветра.

Два слова, почему я, мушкетер Арамис, в просторечии медицинский физик Анатолий Завалишин, выбрал иосифлянство, как и Матвей Портос во время нашего первого совместного путешествия.

Не случайно.

Нестяжатели, при всей их терпимости к инакомыслию и нетерпимости к чудовищным монастырским злоупотреблениям, не приносили пользы для страны. Они жили, как паразиты и тунеядцы, исключительно за счет подаяния и попрошайства. Это называлось жизнью духа. Если бы все в России однажды стали нестяжателями, страна бы исчезла. Некому стало бы обрабатывать землю, собирать урожай и создавать армию для защиты от неприятеля. Нестяжатели казались мне нежизнеспособными социалистами-утопистами, строящими город Солнца, где никто не работает, а сверху сыплется манна небесная, и все счастливы.

Идеи-то сами по себе замечательные: всем хорошо, все счастливы. Каждому по потребностям, от каждого по способностям. Но я еще застал в школьном детстве зубрежку двадцати пяти партийных съездов и хорошо запомнил, чем это кончилось.

Иное дело — иосифляне. Эти твердо стояли на земле, с тщанием вели сложное монастырское хозяйство, организовывали школы, писали летописи, иконы, помогали бедным — все, как положено в развивающемся государстве. А что до нетерпимости к еретикам, которым на площадях городов, жгли костры, так это отдельные недостатки, с которыми следует бороться.

Здесь налицо был здоровый развивающийся феодализм, плавно переходящий в капитализм. Монастыри с иосифлянским профилем меньше угнетали своих монастырских крестьян, не развратничали, блюли строгую церковную дисциплину, карали, но умеренно, чревоугодников и сластолюбов, организовывали церковные школы и училища, а если приходила нужда, выставляли вооруженную братию супротив супостата.

Когда была создана при царе Иоанне Избранная Рада, нестяжатели навострили уши. Ни для кого не составляла секрета склонность Сильвестра к бедности, его любовь к бессеребрянникам и отшельникам. Рассказывали, что смолоду, перед тем как пойти в священники, Сильвестр поклонялся старцу Нилу Сорскому. Благосклонен к нестяжателям был и митрополит Макарий.

Для подготовки и ведения войны с Казанским ханством казне нужны были войска, деньги и земли монастырей. Нестяжатели, у которых, как и прежде, ничего не было, соглашались отдать все, а иосифляне, владельцы монастырских богатств, сопротивлялись, как могли.

Одним из первых крупных деяний власти, провозгласившей новый внутренний курс страны, явилась попытка разработать новое судебное уложение, где предусматривалась, в частности, единая воинская обязанность. Судебник Ивана III, действующий с прошлого века, с одной стороны, устарел, а с другой — не исполнялся, впрочем, как и всегда в России. Все, кто чего-то смыслил в этом деле, обсуждали, спорили, ругались.

В Казанскую кампанию все ждали вестей с фронта. Их привозили в Москву запыленные гонцы, загоняя до смерти лошадей.

Пользуясь правами странствующего монаха, иосифлянин Досифей иногда забредал в царскую людскую горницу в час кормления нищей братии. Я часто встречал там кроткую Анастасию, с полуопущенной головой, всегда по брови покрытой золотой нитью подбрусника. Поверх скуфьи надет был белый плат, подвязанный под подбородком. Анастасия не переставала приходить в людскую и после рождения царевича Димитрия. Из-за Анастасии, честно говоря, я и приходил сюда, когда удавалось.

Анастасия никогда не входила одна, за ней вечно тащились две «мамки» из ближних боярынь и несколько сенных девушек из боярышень. Анастасия любила присесть на край дубовой скамейки и слушать неторопливые разговоры божьих странников. Разношерстная публика поначалу смущалась, пугалась присутствия высокой особы. Но матушка царица была столь проста в обращении, столь молода, искренна и любопытна, что скоро забывалось её царское величие, оставалось только очарование юности и красоты.