Динни Пэн - Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

Лисий не мог объяснить, что оскверненное место надо очищать огнем, и только поднимал на Горломясова глаза, подернутые пеплом.

На следующий день, понюхав на базаре, Горломясов вернулся с целым коробом утешительных новостей: не боли головушка — Лисия даже не хватились, подгорел только сарай, и тот притушили, а киношные черти улепетнули с концами. Счастливое избавление отпраздновали черносмородинной наливкой и…

…И все бы ничего, но…

…Но приблизившись вечером — помоги, господи — к Дикому хутору, Лисий почувствовал, что войти в поместье — что-то не пускает, пресекает путь — не сможет.

С того апрельского дня и месяц, и другой, и третий Лисий жил у Горломясова — и месяц, и другой, и третий… Когда гость изредка ловил на себе тревожный, но соболезнующий взгляд хозяина, то невольно соглашался с ним: конечно, он, Лисий, видимо и впрямь странный человек, не от мира сего, что уж тут… Учуяв свою неловкость, Горломясов заводил бурливо, веско:

— … Ты не думай. Живи здесь пока живется. Пользуйся всем. Мне с тобой веселее. И ты не думай. Бери все, попросту — пользуйся.

— Я пользуюсь, — соглашался Лисий, не выпуская из рук деревянной работы.

Ни лето, ни осень не сняли запрета на вход в поместье. Казалось, проклятью не будет положено конца. Дикий хутор стоял как заколдованный, не подпуская к себе.

Посланный провидением, желанный, отторгнутый — единственный в мире клочок земли, к которому Лисий сумел приладить себя, свою жизнь, до этого унизительную, гиблую — клочок земли с вольным дыханием, с заветной мыслью, слетевшей в час заката: кто? из каких неведомых далей? выманил Лисия на эту землю, в этот век, в эту страну?..

Так уж случилось, что его, хозяина, страстно повлекло к себе, на Дикий Хутор, не благостным летом, не хворобной осенью, а стылой зимой — магической новогодней ночью, обкатывающей нулями второе тысячелетие.

Родной холм готовно приподнял Лисия над окрестностями, погруженными в тайну волшебной ночи — синей, звонкой, с кисеей лунного света. Еще один год, всего один, последний в умирающем веке… Согрев, как птенца, Дикий Хутор в ладони, ночь протянула его Лисию, и он ответно устремился к этому сердечному дару — то бегом с холма, то скользя по наледям, падая, задыхаясь…

Ледяное скольжение, морозное дыхание обновило его, сделало гибким, упругим; подобно лунному свету, Лисий мог просквозить сейчас по ветхому пологу волчьей ямы и не…

Провалился с льдистым хрустом, весело провалился, со смехом, не ушибся — лишь рассмеялся. Мягко приняв в свое лоно хозяина, тайник укрыл его быстрыми тенями, удивил запахом прелых листьев, сочившимся из-под наледи. Увлекаемый желанием притронуться к умершим листьям, он царапнул комок наледи, как вдруг его пальцы коснулись чего-то глянцевитого на ощупь.

Тонкая, обвитая рваной ленточкой свеча сиротливо протянулась сквозь Лисиевы пыльцы. “Свеча по имени Анда”, будто независимо от него мелькнуло в голове. Догадка, несомненно, была верной: тогда, целое тысячелетие назад, “госпожа Сойль, квартировавшая в этой яме”, обронила ее… или нарочно подсунула с какими-нибудь завиральными мистическими целями — с нее станется. Забывшись, Лисий медленно повел указательным пальцем по ласковой восковой коже. Вдруг отдернул палец: еще не зажженная свеча обожгла. Помянул черта и вздохнул одновременно — вздох сыро, натужно отлетел в прозрачную ночь. Поколебавшись, все-таки оживил свечу.

Худая, словно больная, восковая пленница горела будто с надрывом — вздрагивая огнем и каплями воска — горела погребальной свечой, как понял, почуял Лисий — свечой прощания с его любимым двадцатым веком.

Другие будут прощаться с этим веком по-другому — кто с бравадой, кто с грустью, кто в панике, по-другому — за накрытыми столами, в снопах бесноватых фейерверков; другие пусть прощаются с этим веком по-другому, Лисий прощается сегодня, сейчас. Другие нарекут этот век кровавым деспотом, террористом — да мало ли можно придумать кличек безответному титану. Обзовут одичалым волком. Обзовут вампиром, в отместку за то, что двадцатый не стелился им под ноги.

Огненная капля воска прожгла Лисию палец, и Лисий ощутил, как ему мало свечного огня. Проворно выбравшись из тайника, он с неутолимой жадностью начал таскать из сарая хворост и набивал им ненасытную пасть волчьей ямы с долгой тоской и надеждой.

Когда пасть забурлила огнем, Лисия прожгли нестерпимые взаимоисключающие догадки: любимый век был для него божьим даром; был бесовской приманкой; или все-таки странной, дикой, непознанной волчьей ямой?

Накопив яркости и мощи, огонь переселился в Лисия, и теперь алые глаза Лисия неотрывно смотрели на бездонный темный зев — Нивелии? Земли? Века?

Манящий зев гипнотически втягивал в себя огненного Лисия, обещая счастливый новый случай возродиться в какой-нибудь дальней дали времени и пространства. Но зачем ему эта искра удачи, если он преданно, до боли в сердце, любил свой единственный, двадцатый, век?.. Он, Лисий, не умел естественно, вольготно, в согласии с природой и людьми, жить в этом веке — но разве счастье жизни заключалось лишь в согласии? И разве изнурительные, томящие душу противоречия не были той же гармонией, пусть не понятой и не принятой Лисием…

Он не сможет жить в другом веке, даже в ближнем, двадцать первом. Он обращается к провидению с мучительной надеждой навсегда остаться в своем, двадцатом.

“О боже! — взмолилась Марианна. — Что предпринять? Промолчать? Отказаться? Или…”

Письмо от незнакомца — плотный лист голубой бумаги с серебряной орхидеей в углу, явно из дорогого магазина — лежало на зеленом малахитовом столике для корреспонденции и манило к себе. Чей-то глупый розыгрыш? Не похоже… Марианна присела на пуфик и перечитала строки, которые взывали к ее душе:

“…Умоляю Вас откликнуться на мою просьбу и срочно прилететь в Париж”.

Кому-то понадобилась ее помощь. Но, видит Бог, она не знает человека, чья подпись стоит в конце нежданного послания — Эдмон Мэй. Кто это — Эдмон Мэй?

В дверь ее будуара осторожно постучали.

— Марианна, ты отдыхаешь? — раздался ласковый голос Луиса Альберто.

— Одну минуту, милый, — откликнувшись, Марианна стремительно спрятала конверт в шкатулку для рукоделия. Вовсе не желая вновь иметь секреты от Луиса Альберто — ох уж эти секреты, сколько крови они попортили ей в истории с потерянным и драматически обретенным Вето, — Марианна однако почувствовала, что этот конверт лучше спрятать.