Динни Пэн - Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

Простите, господа и товарищи нивельцы, но он теперь не простачок, его не привадишь, как прежнего Лисия, приманкой часов-замка, не подманишь и ласковым мерцанием нивельского лика. Твердо веруя в то, что впрок учится противостоять любым нивельским ловушкам, Лисий стал чаще озарять избушку мерцанием экрана, напряженно впиваясь в миражи нивельского окна, но… Анды больше там не видел.

По весне тяжко дышалось, медленно ходилось, безрадостно работалось — неизвестно отчего. Впрочем, Лисий вспомнил: согласно общему мнению нивельских докторов, по весне обострялись все хронические заболевания и слабела память. Если бы… — сетовал Лисий. Перевернув свою жизнь, он, видимо, перевернул и ее законы: лично у него память по весне почему-то обострилась, да так обострилась, что не дай вам бог.

Не справляясь ни с звуковым — шорохи, шепот — ни со зрительным — смертельные блики — рядами, Лисий начал хиреть, подло превращаясь из самодовольного самодостаточного человека в раздраженного отшельника: ломаные движения кузнечика, прогорклый волчий взгляд, комариная зудливая надоедность — в общем чувствовал себя копилкой всех природных дисгармоний, а это самое худшее.

Однажды мартовской ночью он проснулся от собственного натужного сырого дыхания и понял: если завтра не предпримет чего-то, могущего переломить его обветшания, то конец.

Выбранный им день ежился от промозглой стужи, от бесформенности надежд, от скудости земли, воды и небес, притиснутых к сумрачному лесу. Подумав о Лисии Тучкове в третьем лице, восхитившись несгибаемой волей вышеназванного, дикий хуторянин не сумняшеся направился к “бермудскому треугольнику” — погибнуть или выжить. Готовно предоставив себя штампу яркого впечатления, Лисий внес себя в центр золотого сечения, на перепутье ослепительных лучей, и заранее согласился: пусть так… пусть ее магия… он теперь не отрицает… пусть побежден, смят, унижен — он идет признать свое поражение, а там видно будет.

На месте же оказалось, что по-весеннему нищенский день и в нее вцепился мертвой хваткой — ничего не осталось от прежней по-женски блистательной ели, полы ее сырых ветвей обвисли, угрюмость заступила место обаяния. Ожидая увидеть победительницу, Лисий был шокирован.

Что с ней? Почему яркую праздничность ее облика вытеснила влажная угрюмость? Заместив Анду в своем воображении близким живым символом, Лисий язычески уверовал, что Андины боли и напасти проявятся в подавленности намокших ветвей, в болезненном подрагивании игл — как отражаются в лиловости зеркала дремучие круги под глазами смертельно больного от жизни человека.

Или послать запрос?.. Туда, откуда светит нивельский лик. Непритязательный запрос “среднего” нивельца, с неминучими грамматическими ошибками, с сумбуром в изложении: как та, которая, вот та которая с Ликуй-острова — и в слово “Ликуй” обязательно всадить “е” в серединку — пусть посмеются.

Господи, подскажи, — взмолился Лисий — подскажи господи, что делать? Как унять самое себя? Чувствовал: его внутреннее смятение прочной сетью захватило все мирные предметы. До этого благостные послушные, теперь они выходили из повиновения, впадая в ярость или заходясь в истерике. Чего стоит хотя бы тот случай, когда рубанок вдруг поднялся на дыбы и ранил большой палец, оросив брусок тягучей тоскливой кровью.

Наверное, именно этот запрос, замешанный на крови, на боли — запрос души — и достиг странной цели, и опять парадоксально, непредсказуемо.

Ужимки нивельского лика поражали Лисия безграничным, но каким-то стылым разнообразием. В эту разно-мордость, разно-вещность да подбросить бы сердечной милоты… поверите ли нет, но настороженным весенним вечером ему взяли да подкинули долгожданной “милоты” — поверили? А Лисий в первые секунды не поверил своим отвыкшим от созерцания лицемерия глазам.

Развлекая всех, выжимая слезу из самых затурканных, на экране стремительно и сочно разыгрывался фарс, заочным участником коего был… ваш покорный слуга — Лисий подался вперед, но влезть в экран и пресечь действо ему не удалось. Правда, место покорного слуги замещал камень — глыбистый, самодовольный, в общем, такой, каким и надлежит быть надгробному камню: необработанный, угловатый, а серединка стесана для увековечения имени и дат.

Быстро уловив ироничность происходящего, ну-ну, Лисий наглядеться не мог на своего необычного, скажем прямо, заместителя. Версия Лисиевой жены — простите, безутешной вдовы — была безукоризненной, с ее точки зрения. Оказывается, Лисий почил в бозе из-за сердечной недостаточности. Провалиться тебе совсем — Лисий присвистнул — “его ранимое сердце” — а как же быть с ее собственным прежним диагнозом: “какого лешего тебе, хряку, подеется?”

В общем независимо от Лисия, независимо от стрекозьей слабости или бычьей мощи его сердца, на престижном нивельском кладбище вершилось представление, центром которого были скорбящая вдова и… Анда. “Ну зачем ты там?” — раздраженно шепнул он Анде, испытывая сильное, тягостное желание заключить в свои ладони нежный блик ее тонкого лица — лица неуловимого для Лисия, как неуловим для человека солнечный зайчик — Лисий застонал.

Из хаоса креповых цветов, вычурных памятников, захлебных слов: “спасатель милостью божией…” — “ринулся первым…” — тонким свечением (так обычно выскальзывает тихое солнце осеннего сада) выплыло лицо Анды… Потерянный поворот ее головы — сердечная недостаточность — тающий подбородок — сердечная недостаточность — лиловые тени Пещеры Волхвов под глазами, над верхней губой — недостаточность ее жизни без него, сердечная недостаточность утери его… И ровно за мгновение до того, как ловушка жалости захлопнулась бы за Лисием, он сумел, рванувшись, выхлестнуть себя из нее. Вздичившись, гаркнул прямо в нивельский лик:

— Како-ой бомонд! Ангелы, шляпки, цветы! Швырнул туда, в фарсовую пестроту…

— Вы то-олько гляньте — что за лэди Тучкофф!.. горсть мороженой клюквы. Побитый ягодной дробью экран не дрогнул.

— Что за патрицианка!

Плюнул в пол.

— … То-омность! Скорбь… в пределах приличия! Сразу устав от нежданной вспышки ярости, лениво выплеснул на экран бокал настойки — уже просто так, шутки ради, с саркастической улыбкой недоверия: а та-то, тоже хороша — туристка — все вояжирует от нечего делать — никак на приключения не нарвется — вот и обвели вокруг пальца! Мадам Тучкофф только попадись — обстрижет.

Мерцая притухающими кладбищенскими красками, экран тихо оплывал янтарными каплями подобно догорающей свече.

— Вообразили!.. Ишь ты… Как же — жди: сейчас воскресну! — от избыточного негодования нашептывал Лисий, стоя за базарным полком. Его сосед по базарному месту, мужик по кличке Сортир, уже десять лет спекулирующий унитазами, самодовольно воспринимал невнятные реплики отшельника как полное согласие с его, Сортировыми, речами.