Динни Пэн - Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

Так Лисий отогрелся перед осенними холодами.

В селе, на базаре и в магазинах, он понял, что ненависть к нивельцам прошла, мучительный острый запах их пота больше не тяготил его. Теперь по воскресным дням Лисий отправлялся на ярмарку и удачно продавал не только овощи, но и деревянные игрушки, которые наловчился мастерить и которые нравились покупателям, ибо всегда содержали в себе пусть небольшой, но секрет. Словом, к морозам нивельский беглец оделся, обулся во что бог послал — а посылал он в сельский магазинчик одежду мешковатую, но прочную, запасся рыбными консервами и кое-как помирился с остальным миром — купил телевизор, не ахти какой, но свободный, умеющий работать без подключения в сеть. Наконец милостиво сняв проклятие с нивельского мира, Лисий иногда через небольшой экран пускал его к себе, правда, небольшими порциями, не давая тому зарываться.

…Со времени побега прошло восемь месяцев. И теперь уже без боязни сглаза можно было признаться, что он обжился на Диком Хуторе. Лето и осень каждого легко несут на своих плечах, а вот зима сама забирается к тебе на закорки и тут уж — выноси… Городской житель, Лисий неожиданно ловко скатал зиму в ладонях, как снежок — и весело зыркал огонь в его печи, терпко пахли развешенные по стенам пучки трав, с кряхтеньем сохли бруски для игрушек, иногда мяукал телевизор — впрочем, его мяуканье было самым незначительным из всего.

Праздники “самодостаточного человека” не совпадали с общими, нивельскими. Когда сограждане толпами бегали по Туре, Лисий обычно сопел, выдалбливая какую-нибудь лунку “секрета” в деревянной шкатулке. Лишь для одного праздника сделал сердечное исключение — ведь в ту ночь к Земле прикоснулся предпоследний год уходящего века…

Разбросав на низком столе — доске на двух пнях — всевозможные яства, как-то: пареную репу, соленые грибы, моченый терн в каких придется плошках — Лисий смаковал первобытность своей трапезы. Плоды побега были поистине царскими: вольное дыхание, любимое ремесло, душевный покой вместо конторской истерии, смолистый запах стружек вместо общественного смрада — ощущение жизни в ее сочности, спелости… За это стоит выпить. Лисий поднял кружку самодельного вина. И вдруг ему захотелось, чтобы его торжество увидела Нивелия. Засветив телевизор, он победно глянул на этот нивельский лик. Оттуда ему ответно показали крошево из масок, серпантина, новостей, роялей, улыбок, причем натянутых.

— Сочувствую, — сказал им всем, навсегда застрявшим в капкане. Глядя на суетный нивельский лик, самодовольно усмехнулся — им никогда не удастся затащить его обратно в капкан: — единожды понюхавший вольности — им не товарищ… Слабо разбиравшийся в юриспруденции, Лисий смутно помнил, что исчезнувший нивелец признается “без вести отсутствующим” через полгода — а это уже полная свобода: лишение всех прав, документов, автоматический развод с женой — полное растворение в небытии.

…И он вновь и вновь ликующе поднимал перед электронным нивельским ликом победную кружку янтарного вина…

После диких воплей нивель-музыки телевизор затрясло в лихорадке новостей: крушение — бал — взрыв — круиз — захват — гол!.. Пребывая в состоянии блаженной расслабленности — теперь уж меня не достанете! — Лисий, ерничая, даже послал воздушный поцелуй какой-то богатой туристке, прибывшей в Нивелию на встречу нового года. Женщина сверкала украшениями, как заснеженная ель под солнцем, и смешно тараторила — по-нивельски, но с легким акцентом. Почти не слушая, Лисий наслаждался музыкальным ритмом ее фраз — легким летящим ритмом…

Протянув руку, женщина показывала какое-то украшение — медальон? — которое под светом казалось просто бликом. Телевизионщики готовно приблизили камеру и выбрали такой ракурс, чтобы…

Лисий вскрикнул. В одно мгновение разверзлись полы его избы, и он рухнул в тар-тарары — в подземелье, в Пещеру Волхвов. Но Анда все протягивала к нему его брелок — брелок спасателя, который выманила тогда, потому что была совсем слабой… Теперь новая живая искристая Анда, потрясая его брелком, предъявляла свои права на него. Его опять заманивали в нивельскую ловушку!.. Сразу взъярившись, Лисий опрокинул стол — бухнуло, потекло, смешалось — показал ей фигу и площадно выругался. Последнее, что он услышал перед тем, как щелчком умертвил телевизор, был тихий шепот Анды:

— Если вы слышите меня, Ий…

— Не слышу! И слышать тебя не желаю! — кричал он почерневшему лику, только что предпринявшему подлую попытку выманить Лисия из его уютной приветной жизни туда…

…Жестко растираясь снегом, прожигающим тело, Лисий стоял на морозе обнаженным. Истерика прошла. Явь была куда устойчивее его смешного детского страха. Он стоит в своем дворе, рядом со своим домом, забившимся в тайник между холмами, лесными водами также надежно, как забивается муравей под кору дуба — огромен столетний дуб, пойди-ка найди мураша… Пусть попробуют найти и его!.. Ведь для Нивелии он, Лисий, — такой же муравей, муравьев в ней — бессчетно, а следовательно и — безлюбовно, ненужно… Более полугода назад какой-то там мелкий чиновник при невыясненных обстоятельствах покончил с собой — есть вопросы? Выяснять обстоятельства? Да бросьте, кругом мафии, коррупция, террор, развал — еще есть вопросы? Где труп? Да мало ли где: под водой, под землей. Нивельская земля богато удобрена трупами. Вдова хотела бы поплакать над могилой? А что, больше вдове не над чем поплакать, пусть сходит на братское кладбище… И вопрос исчерпан.

Нате-ка, выкусите: человек растворился — не достанете.

…И все было бы хорошо, если бы не это наваждение…

Стоило Лисию заняться самым обыденным делом: пересыпать крупу, например, — как, воспользовавшись шуршанием, к нему проникал шепот: если вы слышите меня, Ий…

Этот таинственный зов — да будь он проклят — обладал мистической силой — мог облечься в любой звук: в трение напильника по доске, в мышиную возню, не говоря уже о зудливом шепоте сухой травы, пучки которой каторжно повинно висели вниз венчиками, однако, раскаяние их было притворным, от легчайшего дуновения начинали шипеть, так что пришлось подвергнуть их остракизму — вынести в сарай.

Кроме пучков травы, обнаружилось еще одно существо, призванное изводить Лисия. Вскоре после новогодней ночи хвастливо-ярким зимним днем самодостаточный хуторянин шел по лесу, как вдруг отринутая от чащобного стада, отдельная ель, которая раньше казалась ему сиротой, ослепила его сотней бликов — с женским коварством, с ухищрениями льдисто-стразовых подвесок. Ель протягивала ему сотни бликов-брелоков, что вспыхивали даже под закрытыми веками, пока Лисий брел назад вслепую. Теперь приходилось делать крюк по лесу, лишь бы не затронуть то место. Конечно, он всегда мог предусмотрительно миновать свой личный “бермудский треугольник”, дабы не пропасть за грош, но наваждение с бликами на этом не кончалось. И наруже: взблеснет ли сосулька под лучом солнца, и дома: выскочит ли из печки проворная не в меру искра — все брелок, все она протягивает его — просит о помощи? издевается? молит — но о чем?..