Динни Пэн - Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

Кокон заботы, сплетенный им вокруг Анды, отогрел не только ее, но и Лисия заключил в свои объятия, неожиданно подарив ему совершенно новые, не знаемые ранее ощущения. Это было странно — бредово? — но Лисий вдруг почувствовал себя оригинальным человеческим существом, которое осилило сочетание, казалось бы, несовместимого, а именно: обладая явным мужским началом жесткости, силы, напора, вдруг приняло в свое лоно извечную женскую суть зарождения жизни.

С материнским упованием на милость природы он взглядывался в свое дитя — Анду — и просил неведомую вселенскую душу: дай ей жизни… дай ей еще жизни, немного, чуть-чуть… Лисия не смущало противоречие, которое обязательно томило бы, будь он в нормальном состоянии: зачем же силиться выжить, чтобы через час-другой все равно умереть и, возможно, непредсказуемой мучительной смертью?..

Впервые в жизни его вдруг отпустили сомнения, покой положил свою теплую руку на его душу, и Лисий с радостью решил — пусть она потеряет со мной последние силы и умрет, не поняв смерти. Лисий поцеловал Анду, и она приоткрыла глаза.

— Усни, — попросил он.

— Анда проснулась, — заупрямилась она.

— Усни.

— Нет… Я люблю тебя, Ий.

Тени волхвов заскользили по Пещере, сужая свой круг, сердцевиной которого было каменное ложе с двумя подземными гостями. Втянувшись в их колдовское кружение, Лисий и впрямь почувствовал себя неземным сказочным Ием — чародеем, способным магически убаюкать Анду — для забытья, для нового счастья. Зная пульс каждого камня этой Пещеры, этого грота, хозяева владений не стали скупиться и наконец раскрыли тайну: влажные своды, сумрачные валуны — лишь оболочка, обманчивая своей угрюмостью скорлупа, под которой пульсирует живая душа. Выстрадав катастрофу, прожив испуг, волхвы с небывалой нежностью к двум гостям — мужчине и женщине — обнажили трепетный пульс теплого измученного существа — Пещеры.

Пещера Волхвов баюкала Лисия, вернее — Ия, Ий убаюкивал Анду. Смутно повинуясь колдовскому ритму, ощутив его как ритм огромной Земли, Анда прошептала в полубредовом наитии:

— …Земля должна родить нас…

Ощутив себя с Лисием двуединым существом, Анда смутно поняла, что наконец-то гармония достигнута, что ее метания по жизни не были напрасны, они несли ее сюда, для соединения с Ием — второй, равной, столь же важной частицей ее самой. На несколько мгновений угодив в волны вселенского ритма, Анда поняла главное, и теперь нельзя было это главное утерять. Пусть в полубреду, но Анда увидела, познала, что Земля — странно, необъяснимо — хранит сейчас в своем чреве гармоничное существо, которое должна выродить, выпустить в жизнь, иначе — катастрофа, иначе там, на поверхности — погибнут, задавят друг друга, задохнутся от жестокости.

Ей словно показали на туманном слайде: непостижимая по своим размерам утроба Земли, а в ней, под спудом вражды, нелепостей, под спудом надежд и ликований — дву-сердечное, дву-единое существо, в котором Анда узнала себя и Ия.

Если Земля умертвит это создание — тогда конец. Всему. Но Земля должна родить.

— … Должна выпустить… На дорогу…

Наконец к Анде пришел ритм дороги — Лисий улыбнулся — ритм, который задал он. К черту страдания. Он, Лисий, проложил ей дорогу — солнечную, в туманном мареве. И Анда приняла ее. Анда едет вместе с ним, он — в седле, он — с драгоценной ношей — Андой, на раскаленной от зноя и счастья дороге.

Ничего другого не надо.

— Лыцарь, — прошептала Анда, всей душой принимая сказку Ия: волшебного коня, покачивание в седле, томительную, но сладостную пыль их дороги…

Когда через какое-то время, неопределенное, Анда очнулась от полусна для яви, то все поняла сразу: дорога померкла, они по-прежнему в сыром угрюмом подземелье, никакая сила не вывела, не вытолкнула их наружу, никакая сила не предприняла столь важной для двоих замены подземной жизни на надземную. Видимо, сказалась цепкость Земли — понимала Анда — привыкшей захоранивать в себе тайны, клады, усталых от жизни людей. Раз завладев добычей, недра уже не выпускали ее. Ий с Андой — сегодняшняя добыча, теплокровный клад, незримая тайна, и должны остаться здесь. Что ж, надо молиться, принимая и такой поворот событий, благословляя минуту встречи с Ием в подземном царстве волхвов…

Никогда до этого (а если заглянуть вперед, то никогда и после) Лисий не видел молитвы, равной Андиной по исступленности: болезненная мимика маленькой женщины, ее жесты, в которых Лисию чудилось странное преломление древних ритуалов — казалось, завораживали даже волхвов.

Где и кем был услышан этот зов? Но нет сомнений в том, что он был услышан. Пещера вздрогнула. Лаз открылся.

С тех пор… С тех пор Лисий никогда… В общем, больше Лисий никогда не видел Анду. Да и сам он с тех пор ни разу уже не был Ием — чародеем, способным… Мысли прерывались от обиды, воспоминания ловчили — пользовались каждой лазейкой, чтобы пробраться в душу, но он сам умертвлял их. Пыльного конторского раба давило воспоминание о своем, пусть быстротечном, сумасшедшем могуществе. Нет, не просто давило — унижало. Истерзанному кусошным существованием Лисию действительность часто представлялась теперь перевернутой с ног на голову, и он воспринимал как нечто унизительное не свою галерную жизнь, а свое заветное воспоминание. Значит ли это, что он постепенно глупел и, как многие нивельцы, медленно, но верно переходил в состояние кретинизма?.. Вот мы и дошли до оскорблений, так часто сотрясающих самый воздух нивельский в магазинах, метро, парикмахерских, присутственных местах: “идиоты”, “кретины”, “шизофреники”, а иногда и представители других родственных когорт, например, материнских, смачно мельтешат то тут то там — взбадривая приунывших нивельцев, вдохновляя их на новые трудовые подвиги.

Положа руку на сердце, надо признать, что Лисий не был подвержен затемнениям рассудка. Его несчастье как раз и состояло в том, что в безумном доме, на одичалой улице, в неприютной Туре, столице Нивелии, которую он по-прежнему, по-детски любил, Лисий оставался в трезвой памяти и здравом рассудке. Трезвую память нужно уметь обжуливать, и он исхитрялся в арифметике. Сложив сорок три года до и десять месяцев после Пещеры, Лисий противопоставил эту вечность без Анды нескольким часам жизни с ней. Ему казалось, что вечность победила. Но, думается, не вечность, а самая жизнь победила его.

Загнанный в угол… Загнанный в угол, он и не представлял себе, что судьба не оставит его в этом углу в покое, а возьмет да и обрушит этот самый угол на него.

Много позже Лисий уразумел: помпезные часы-замок, предназначенный для аукциона, судьба использовала как приманку — пусть чернильный раб взглянет на это сооружение, когда потащится на галеру, именуемую конторой, — взглянет, очнется и… авось вспомнит Пещеру Волхвов.