Динни Пэн - Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

Наверное, она была контужена, а, может статься, просто не могла выйти к Лисию из недавнего прошлого, отмеченного трагедией поистине античной грандиозности, — во всяком случае, скудненькая ни жестом, ни мимикой не отозвалась на приближение спасителя. Пожалуй, только дымка дрогнула в ее глазах, когда Лисий присел на край ее каменного ложа. Вложив непосильную задачу — вытянуть ее из воронки полузабытья — в обыденные действия, он отстегнул от набедренного пояса флягу с терпкой витаминной настойкой, отвинтил крышку, обнажив предусмотрительно заготовленное подобие соски для младенца, и с несвойственной ему аккуратностью, даже бережностью вложил соску в приоткрытый рот скудненькой. Шершавые сморщенные губы жадно обхватили подношение — влага пришлась кстати. Наблюдая за подопечной с заботливостью няньки, Лисий почувствовал, что вместе с настойкой в женщину медленно, но цепко, капля за каплей, вливаются свежие силы, пока ничтожные, воробьиные, но — силы; поэтому, когда она захотела вытолкнуть соску языком, он не дал: даже если он совершал насилие, то во благо. После кормления с мягкой ретивостью сиделки Лисий быстро оценил ее самочувствие: странное потустороннее состояние вызвал, очевидно, нервный шок или что-то вроде этого — Лисий не силен был в медицине. Кроме контузии или шока его обеспокоила левая рука с небольшой раной, из которой сочилась кровь. Когда Лисий разрезал рукав и залил рану йодом, скудненькая охнула. Он поморщился от сочувствия, но посчитал вздох добрым предзнаменованием: подопечная обретала реакции живого человека, выкручиваясь из темной смутной воронки забытья. Подмигнув ей, Лисий шепнул, скорее всего для себя:

— Ну что, еще не амба? И я говорю: не амба, выкрутимся!.. — Пока забинтовывал рану, не заметил, как она ожила. Очнулся, когда на него порывисто наплыло:

— Ан-да…

Вскинулся:

— Что?..

Под его радостным взглядом рассеялась дымка, обнажив ее медные, с кошачьей рыжиной, глаза.

— Анда, — повторила спасенная, и Лисий вдруг с легким сердцем понял, что это никакая не “амба”, означающая крайнюю степень отчаяния, понял, что скудненькая настаивает не на жаргонном слове, а на своем имени.

— Ты — Анда?

Ее прозрачное лицо продернулось гримасой слабой улыбки.

— Да…

По краткому “да” он еще не уловил, что…

— Я — Лисий.

— Лись-ий.

Отметив про себя странную заминку, допущенную ею в имени, он свалил это на контузию. И только когда Анда прошептала:

— Лыцарь, — вместо “рыцарь”, наконец, понял, что ее речь отягощает — или украшает — несильный, не всегда заметный акцент. Нельзя сказать, чтобы “лыцарь” очень уж польстил ему, но стало приятно. Лисий даже удивился: такая наивность и — тепло. В замешательстве спросил:

— Ты — иностранка?

— Нет, — заупрямилась Анда.

— Нет так нет, — с готовностью согласился он, как соглашаются со всем у ложа тяжелобольного: лишь бы не дергался. — Хочешь еще настойки?

Мизинец Анды уже гулял по его набедренному поясу с целым арсеналом спасительных средств: кроме фляги, в его ячейках нашли себе приют охотничий нож, шнур, запасной фонарь (основной Лисий удачно вставил между валунами); на металлическом кольце был закреплен брелок спасателя — металлическая бляха с выгравированным именем — на всякий пожарный, от греха, ведь в разрушенной Пещере не на проспекте, всякое может стрястись, по брелку потом можно опознать… Последний привлек Анду как яркая игрушка ребенка. Женщина погладила брелок, попыталась отстегнуть слабыми пальцами, а когда не удалось, попросила жалобно:

— Дай мне.

Отстегивать брелок запрещалось по правилам безопасности, но что значили эти сомнительные правила в сравнении с Пещерой, с катастрофой, наконец, в сравнении с подземными испытаниями Анды, прошедшей здесь, за несколько часов огонь, вываренной здесь в трех щелоках — что значил запрет в месте, где природа не оставила для себя никаких запретов?

Разжав металлическое кольцо, Лисий снял брелок и вложил его в ладонь Анды.

— Спасибо, Ий, — она поцеловала брелок. Шокированный сентиментальным проявлением чувств, он поправил пояс, тронул нож, укрепил флягу. Заметив, что суетится, разозлился на себя: в конце концов, что особенного в том, что истерзанная, раненая и, видимо, чересчур эмоциональная — до экспансивности — женщина благодарит спасателя пусть таким непривычным для него образом? Куда хуже было бы, если бы полезла целовать руку — не приведи господи.

— Спасибо, Ий, — повторила она, положив ему на грудь ладонь, как раз в том месте, где была расстегнула рубашка.

— Как ты сказала: Ий? — попытался он увильнуть от того впечатления, которое произвело на него это незначительное, казалось бы, прикосновение.

— Ий, — повторила Анда.

Ее мизинец юркнул между створок рубашки и ласковым ужом пополз по его груди. Пресекая опасную вылазку мизинца, Лисий заключил ее прыткую ладонь в свою и сказал отечески-наставительно:

— Надо нам решать, Анда, когда выбираться отсюда. Пока, думаю, рано.

— Рано, — смиренно подтвердила она, вздохнув для пущей важности, но из-под полуприкрытых век, оттуда, где плавилась медь, вдруг вылетела искра и прожгла ему щеку. Лисий вздрогнул. Анда поежилась. Подумал: умеет сконцентрировать энергию, что ли? Шутка йога? — черт бы ее побрал! Уже следующая реплика Анды убедила его: спасенная и в самом деле кое-что умеет. Конечно, это было простым совпадением, но его смутная догадка о наваждениях и еще черти какой чепухе неожиданно воплотилась в ее вопросе:

— Здесь жили волхвы… раньше?

— В сказках они жили-поживали, — с суровым практицизмом ответил Лисий: пусть выбросит из своей головы, замороченной бредом, всякую дурь. Видимо, его невысказанное желание было принято Андой, потому что она начала отрешенно рассматривать фантастические своды. Вдруг страшная догадка смяла ее, и Анда прошептала:

— Здесь теперь… огромная могила…

Вновь ощутив себя спасателем, Лисий приказал ей:

— Вето!.. На эту тему я накладываю табу, все.

— На все запретные темы табу не наложишь, Ий, — многозначительно подсказала Анда, но, повинуясь воле спасителя, ласково добавила:

— Но я согласна, Ий, согласна.

Только сейчас догадавшись, какую часть его имени она выбрала для себя, он отдал должное ее оригинальности:

— Друзья всегда усекали концовку, оставался “Лис”, а ты — наоборот: помиловала опальный последний слог.

— Я и в своем имени помиловала концовку.

— А как — полностью?

— Помпезно.

— Все-таки?

— Не скажу, — опять заупрямилась по-детски. Идя на поводу у ребячливых эмоций, вдруг капризно сообщила: — Анда проголодалась.

Прытко вернувшись к роли спасателя, Лисий отстегнул от пояса небольшой металлический контейнер, в котором бутерброды могли сохраниться пять суток. Пережевывая бутерброд с мягкой консервированной ветчиной, видимо, заново оценивая предпринятое Лисием во имя нее, спасенная раскаялась в своей строптивости и ласково возвестила миру, который воплощался для нее сейчас в этом темноволосом мужчине: