Динни Пэн - Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

Лицом к раскрытому окну, где блистал огнями праздничный сад, за роялем сидела уже не та Изаура, к скромному облику которой привыкла эта гостиная, — не тоненькая девочка в батистовом платьице, а неземной красоты молодая дама, в изысканном парижском туалете. Но это было лишь внешнее впечатление. Душа Изауры осталась прежней — доброй, нежной, любящей, а ум ее обогатился за эти годы, страдания же прибавили ей стойкости в характере, испытания наградили мудростью. Облокотившись на рояль, Алваро не отводил глаз от своей феи и словно пил волшебное зелье — несказанно хороша была Изаура!.. Бриллиантовые капельки в ушах бросали снопы искр на ее бледное лицо и тонули в синих глазах. Дивные камни ее заморского колье оттеняли белизну лебединой шеи, красоту груди, которая была полуобнажена глубоким декольте. “Ей бы блистать при дворе Людовика!” — мелькнула вдруг странная мысль в голове Алваро, и он испугался — сердце сдавил бредовый страх потерять Изауру…

Когда Изаура запела, странное ощущение созерцания чего-то необычного, неземного пронзило все общество. “Нет, я не достоин ее”,— с неожиданной горечью подумал Алваро, но сейчас же взял себя в руки: что за чушь! он — законный супруг Изауры! он делит с ней кров, постель, стол! “Ну и что, — ядовито шептал ему какой-то предательский голос. — Кров, постель, стол — какая малость по сравнению с душой!.. А душа ее по-прежнему сокрыта от тебя. Ох и легко тебе, Алваро, потерять такое сокровище!..”

И тут произошло неожиданное.

Гости наслаждались пением хозяйки, испытывая райское блаженство, — тем сильнее пришелся по их расслабленным нервам поразивший всех удар.

Никто не мог затем восстановить с точностью, в какую секунду и как случилось потрясение, но вдруг чудесная музыка оборвалась, и голос Изауры пресекся. Более того, певице стало как будто нечем дышать. Она глотнула воздух, судорожно рванула рукой дивное колье, так что оно расстегнулось и скользнуло на паркет — стук от его паденья прозвучал в тишине как гром. Все вздрогнули.

Алваро первым рванулся к Изауре, страшно закричал.

Что тут началось! Дамы постарались оттеснить супруга, обмахивая Изауру своими веерами из модных павлиньих перьев. Мужчины протягивали с подносов стаканы с прохладительным. Суматоху и сумятицу, которая сопутствует каждому нежданному приступу хвори, решительно прервал местный врач сеньор Мурильо. Правда, для этого ему пришлось довольно громко одернуть гостей. Прикрикнув на всех, сеньор Мурильо пробрался к Изауре и как опытный врач прежде всего успокоил ее, назвав ее приступ пустяком. А Изаура уже и сама пришла в себя и начала успокаивать общество, хотя нельзя сказать, что ее не напугал приступ удушья.

И позже, в маленькой комнате, Изаура рассказывала врачу, что ни с того ни с сего горло вдруг перехватило огненным кольцом. Сеньор Мурильо вдумчиво кивал, слушая пациентку. Врач не знал, что больная покривила душой, утверждая, будто приступ начался “ни с того ни с сего”… Опытный доктор и сам догадался: потрясение — но какое?.. Жаль, что опытный доктор, глядя на поющую Изауру, стоял спиной к раскрытому окну. Да и все гости были настолько поглощены пением хозяйки, что не заметили тени, мелькнувшей в глубине сада…

Изаура же, во время пения пристально глядевшая в сад, единственная увидела эту неспешную фигуру…

Успокаивая и доктора, и мужа, и отца, и всех гостей, Изаура — просила продолжить бал, уверяя, что для нее веселье гостей — лучшее лекарство. Она уговаривала их с такой страстностью, что они сдались. Она уговаривала их с тем большей искренностью и убедительностью, что ей самой необходимы стали суматоха, музыка, веселье бала с тем, чтобы ускользнуть незамеченной в сад хотя бы на несколько минут…

— Прошу вас пройти в дом! — взволнованно сказала Изаура.

— Нет.

— Прошу вас хотя бы присесть на скамейку. Я распоряжусь, чтобы угощение вынесли сюда.

— Нет. Для старой Гарпии лучшее угощенье — то зелье, которое она варит в своем котле, — колдунья засмеялась, будто закаркала. — И пришла я, девочка, не за угощением. — Она сурово глянула на Изауру и пояснила: — Для них ты — госпожа, сеньора, а для дре-е-евней Гарпии ты — девочка.

— Называйте как вам будет угодно, — мягким, но срывающимся от волнения голосом попросила хозяйка, — лишь скажите…

— Я и пришла сказать. Повиниться пришла. Старая Гарпия никогда не лжет. Старая Гарпия лучше смолчит, чем солжет. А тогда — ровно бес в ребро — солгала.

— Я так и подумала, когда увидела вас в окне, — прошептала Изаура.

— Не видела я тогда в котле кладбища…

— А что?! Что?! Ради всего святого — что?

— Сад видела, похожий на твой. Фазенду видела, поменьше вашей…

— Ради бога — правду!

— …Да, девочка, видела тень…

— Мужчина?!

— Да.

— Это — Тобиас?! Гарпия! Заклинаю вас! Вы же помните сеньора Тобиаса! Он никому не делал зла! Заклинаю вас! Это — он?! — неистовое напряжение выразилось в лице Изауры, так что даже на лице-маске старой колдуньи дрогнуло состраданье и она тихо сказала:

— Верь мне. Не лгать пришла сюда Гарпия. Видела мужчину со спины. Сеньор ли Тобиас, нет ли — не было дано мне этой тайны. Худой такой мужчина, со спины. Вроде как седой…

— Седой?! — разочарованно, с болью переспросила Изаура.

— …Но кладбища — не видела, — отрезала Гарпия и пошла прочь. Не зная, что предпринять, Изаура вскрикнула вослед:

— Солгать вас попросил Белшиор?

Гарпия приостановилась, повернулась.

— Накажешь его? — спросила спокойно, с интересом.

— Нет, — просто ответила хозяйка. — Я люблю его, он добрый.

— Он добрый, — подтвердила колдунья и вместо ответа задала риторический вопрос: — А кому нужно прошлое?.. — Хмыкнула и скрылась за ближними деревьями.

— Кому? — прошептала Изаура. — Мне…

В эти же минуты на фазенде происходил и другой важный разговор. Сославшись на усталость, Леонсио попросил отвезти его к себе. Малвина, конечно же, последовала за ним. Как уже отмечалось, комната Леонсио походила теперь на мастерскую художника: нежданно-негаданно пробудившийся в нем дар к живописи изумлял и радовал многих на фазенде. Прекрасно сознавая, что в его распоряжении остается всего лишь несколько земных часов. Леонсио, слабеющий с каждой минутой, хотел напоследок успеть два дела: подправить уже почти законченный рисованный портрет Малвины в ее обновленном облике и — второе было куда важнее и куда труднее — сделать жене одно признание.

Непослушной рукой штрихуя портрет, Леонсио был снедаем сомнениями, с чего начать, как вдруг Малвина — о чуткая душа, улавливающая оттенки его настроений! — пришла ему на помощь, затеяв разговор, близкий по теме. Любуясь творениями мужа, она сказала с гордостью и восхищением: