Владимир Першанин - Мы умрем в один день [сборник]

Огонь скоро погас, а прошлогодняя никлая трава еще долго курилась пахучим банным дымком.

Утро. Солнце светит почти по-летнему. Я лежу посредине комнаты, подставляя лицо теплым лучам. Рядом на крохотном костерке варится затируха, единственное блюдо, на которое у меня хватает фантазии. Люба Абрамцева сидит у стены в наброшенной на плечи кожаной куртке и что-то пишет в блокноте. Иван Михайлович рассеянно смотрит на огонь и потирает плечо — ноет рана. Сергей и Саня спят, прижавшись друг к другу. У Хохленка лицо измазано засохшей кровью. Он сопит и чмокает губами, наверное, снится еда. Сколько я помню, Саня постоянно голодный. У него на плечах большая семья: мазь, двое младших братишек и сестра, дед с бабкой. Отца убили в начале германской войны.

В уездной милиции Хохленок уже второй год. Я считаю, ему вся статья у Башлыкова в помощниках быть, а не Кедричу. Но это мое мнение, а остальные Саню всерьез не принимают. Слишком «непредставительная» у него внешность, на собраниях молчит, да и образование всего три класса, едва-едва читать, писать умеет. Хохленок очень спокоен. Его трудно вывести из себя. Решения принимает не спеша, с не по возрасту мужицкой рассудительностью. Зимой он участвовал в разгроме банды Бакулина, лично зарубил двух бандитов, был ранен. Я по сравнению с ним совсем зеленый — это мой первый бой. Хотя и не раз приходилось выезжать на операции и задержания, но меня с машиной всегда оставляли в стороне.

Иван Михайлович подходит к костерку, разведенному мной на куске ржавой жести.

— Эх, и запах! Скоро завтракать будем?

Я достаю из-за голенища сапога ложку, для приличия вытираю ее о рукав и, помешав бурлящее варево, осторожно отхлебываю. На вкус оно довольно противное и почти несоленое.

— Готово. Вставай, народ!

Из-за речки напоминают о том, что мы в окружении. Пуля, влетев в окно (наловчились, гады, стрелять), цокает о стену над нашими головами. Следующая пронизывает трухлявые чердачные доски.

Молча сидим кружком, хлебаем мутную клейкую похлебку. Люба, как и вчера, отказалась и, нахохлившись, продолжает чиркать в блокноте.

— Секретарь, не обижай парня, — Сергей откладывает ложку в сторону, — садись с нами, а то совсем Саню извела, даже аппетита лишился.

Хохленок, увлеченно черпавший затируху, вздрагивает, расплескивает ее на колени и начинает медленно краснеть. Мы хохочем. К нам присоединяется Саня, правда, смех у него не очень-то веселый.

— Ну, черти! — Люба тоже смеется, захлопывает блокнот и, расталкивая всех, садится в кружок. — Ох, и варево! — она, морщась, отхлебывает из ложки и качает головой. — Автомобиль ты, Федя, лучше водишь. В общем, с должности повара я тебя снимаю, нет возражений?

— Нет!

Кажется, инцидент с продуктами исчерпан.

С Иваном Михайловичем изъявил желание лично переговорить Кирилов. Встреча состоялась у обломков саманного сарая. Мы опасались, что главарь подошлет вместо себя кого-нибудь другого и попытается убить Башлыкова. Но Прямухин подтвердил, что человек, шагающий к нам, — Кирилов, и тогда навстречу ему вышел начальник милиции.

Кирилову лет сорок. Плотный, невысокого роста, он затянут в офицерский френч с портупеей. Кобура расстегнута, оружия в ней нет. Личность его нам незнакома, хотя «своих» главарей мы знаем почти всех. Этот пришел, по-видимому, из других мест, возможно, с Тамбовщины.

Беседа длилась недолго, кивнув друг другу, оба молча разошлись. До мельницы ближе, и Башлыков возвратился первым. Кирилов обернулся и прибавил шагу. Боится, гад, что между лопаток засветят. Стоило бы!

Башлыков приказал мне привести из подвала Прямухина. Когда я, доставив подполковника, собирался уйти, Иван Михайлович сделал знак, чтобы я остался.

— Знаешь, что Кирилов предложил? — помолчав, спросил он Прямухина.

— Знаю, — усмехнулся подполковник, — отпустить меня, и тогда он оставит вас в покое. Кстати, давайте так и сделаем! Конечно, Кирилов может и обмануть, но даю честное слово, что если вы меня освободите, я уведу отсюда весь отряд.

Прямухин, морщась, пошевелил связанными за спиной руками.

— Руки я тебе пока развязывать не буду, — сказал Башлыков, — а предложил Кирилов вот что, — он наклонился к подполковнику ближе, — пристрелить тебя, а тело им отдать. За этот пустяк клянутся сразу исчезнуть. Вот как ты им нужен!

— Врешь, — спокойно отозвался Прямухин.

— Стар я врать. Сорок семь в мае стукнет. Видно, не надеются живым тебя отбить и оставлять тоже боятся. Понимают, что в любой момент наши нагрянут, а ты им, как кость в горле. Почему так, а?

Подполковник промолчал, только еще сильнее задвигал связанными руками.

— Тогда я тебе объясню, — тихо проговорил Иван Михайлович. — слишком много ты знаешь. Я сначала думал, дело в тебе одном, мол, подполковник все же, не маленький чин, поэтому и рвутся освободить. А им твои секреты дороже, чем ты сам. Кому только «им»? Дело, наверное, даже не в Кирилове. Он пешка, исполнитель. Я повадки этих молодцов знаю — наскочить из-за угла, сжечь, порубать, и дай бог ноги! А тут двое суток вокруг нас вертятся, лбы под пули подставляют, а не уходят!

— Ну и что вы решили?

— Принять условия.

Прямухин, никак не реагируя на слова Ивана Михайловича, снова пошевелил связанными руками и, морщась, чертыхнулся.

— Скрутили, как барана, и откровенничать пытаетесь. Не надейтесь, не отпустит вас Кирилов. Кто ему даст гарантии, что вы из меня все не вытрясли?

— И это правда. Но мне кажется, он верит в вашу стойкость, — усмехнулся Иван Михайлович, — по крайней мере, появится какой-то шанс спасти ребят, и поверь, их жизни мне дороже всех твоих секретов.

— Ох, Башлыков, Башлыков, — засмеялся Прямухин, — одно удовольствие с тобой беседовать. Прямо в лоб правду-матку режешь. Ну, валяй, доставай свой маузер и кончай дело!

— Не жалко?

— Кого?

— Да себя самого. Прихлопнем тебя как злейшего врага Советской власти, заберут соратники твое бренное тело, вздохнут с облегчением и зароют где-нибудь в лесу — вечный покой воину Христову!

— Как не жалко, — в тон ему отозвался Прямухин, — шесть лет отвоевал, жив остался, а в этом сарае тем более загибаться неохота. Только никакой вам выгоды в этом нет. Правильно ты думаешь, ценный я человек и интересного для вас много знаю.

— Например?

— Гарантии! — снова произнес он непонятное мне слово. — Где гарантия, что после моей исповеди вы меня не шлепнете и не вернете благополучно тело Кирилову.

— Какие тебе гарантии дам? Если честное слово устроит, то даю слово, пока мы здесь живы и ты жить будешь. Достаточно?

— Достаточно, — очень серьезно ответил Прямухин.

Он долго рассказывал в тот день, бывший штабной офицер конного корпуса генерала Топоркова, Виктор Владимирович Прямухин.