Владимир Першанин - Мы умрем в один день [сборник]

— Полезешь, буду стрелять! Я не шучу.

— Я тоже, — тихо проговорил он. — Ты сломал мне спину. Как я теперь буду любить женщин?

В другой раз он потребовал свою долю денег. Я не хотел доводить дело до крайности и отделил его двести двадцать тысяч. Завернув пачки в кусок целлофана, показал Ашухину сверток в окно.

— Забирай!

Но Николай молчал. Тогда я отнес деньги и сунул в расщелину скалы, присыпав сверху снегом.

— Твоя доля лежит здесь, — крикнул я. — Можешь забирать в любое время.

В ту же ночь он потребовал Зоину долю, но я наотрез отказал. Зоя жива, и ее деньги я отдам только ей.

— Она моя невеста, — настаивал Ашухин. — И деньги у нас общие.

— Почему же тогда ты трусил прыгать за своей невестой?

— Это не твое дело! Но до утра ты не доживешь.

Он оскалился. И погрозил кулаком. Я выстрелил в окно сразу из обоих стволов. Брызнули осколки стекла, и в дом клубами ворвался морозный воздух. Перезарядив ружье, я выскочил наружу, но Ашухина нигде не было. Я понял, что промахнулся.

Заткнув дыру в окне куском старого одеяла, я уселся в дальний угол нар и стал ждать. Я знал, что Ашухин меня не оставит в покое. Прошло пять или шесть часов. Я начал дремать, но в дверь кто-то с силой толкнулся, и я снова выстрелил.

Сумасшествие гнало меня прочь из теплой избы. Сжавшись на снегу в комок, часами ждал Ашухина. В доме я чувствовал себя, как в ловушке.

Иногда меня звала Зоя, и я бежал на ее голос, пока не выбивался из сил. Я терпеливо доказывал старику Ласею, что деньги принадлежат мне, а чтобы он не обижался, подарил ему сто тысяч.

Помутнение уже почти не отпускало меня. Изредка очнувшись, я видел себя словно со стороны, бредущего вдоль отмели или вновь перепрятывающего деньги.

Я подолгу караулил среди скал Ашухина, держа в руках незаряженное ружье, к которому не осталось ни одного патрона. Я почти совсем перестал есть и, конечно, протянул бы недолго. Но мне в очередной раз повезло. На остров высадили на вертолете двух охотников-промысловиков и обратным рейсом увезли меня. Связанного по рукам и ногам, истощенного и завшивленного человека с безумным блеском в глазах. Ничего этого я не помнил, как не помнил попыток убегать от вертолетчиков, целиться и щелкать в них из незаряженного ружья.

Лишь к весне ко мне начало возвращаться сознание. Я видел белый потолок больничной палаты, лица жены, старшего сына и пытался им что-то рассказать, но не мог вспомнить слов. Улучшение наступило медленно. Я по частям вспоминал наше плавание, смерть Ласея Вырги, Зои, Женьки Тарасенко, Николая Ашухина.

Однажды пришли люди в штатском и стали задавать вопросы. Их голоса меня утомляли, я попросил бумагу и несколько дней подряд писал, ничего не скрывая. Потом меня снова возили на остров. Я показал тайники, где прятал деньги. Нашли почти всю сумму, не хватило десяти или пятнадцати тысяч. Я равнодушно смотрел, как укладывали в чемодан разлохмаченные сырые пачки банкнот, в пятнах копоти и медвежьей крови.

За прошедший год в результате реформы и инфляции сумма уменьшилась во много раз. От прежнего миллиона остались лишь огрызки, впрочем я об этом мало задумывался.

Против меня возбудили уголовное дело и почти год возили на разные экспертизы. В конце концов признали невменяемым и, подержав еще немного, отпустили, вернее передали на руки жене. Для общества я считался не опасным.

Прошло два года. Мы с семьей переехали из Астрахани в небольшое село, где жили родственники и где нас никто не знал. Я устроился механиком в гараж и купил мотоцикл. По субботам ездим с кумом на рыбалку и паримся в бане. Старший сын вернулся из армии, младший заканчивает техникум. Жизнь вроде складывается неплохо.

Я только не люблю зиму. Снег и плывущие по реке льдины слишком остро напоминают мне о прошлом. Я словно наяву вижу айсберг, который до сих пор носит по океану. И глаза человека, глядящие сквозь лед в никуда.

Она останется в моей памяти. Короткая жизнь моей первой яхты, история авантюрного трагического плавания и воспоминания о женщине, которую, как мне кажется, я любил.

Все прошло, исчезло, словно имя на песке, смытое прибоем. Пустынные улицы, серое небо, тоскливый ноябрьский вечер. Я закрываю глаза и слышу другое. Упругий плеск волны, бьющейся о борт «Марии», россыпь ярких южных звезд и твои шаги на палубе.

Так поется в песне. Может, о нас?

Эта история началась три года назад. После Дальнего Востока, Надыма и Архангельска меня перевели на юг. Я никак не мог привыкнуть к теплу, обилию фруктов и к тому, что до Черного моря можно дойти пешком. Я глазел на красавиц, разгуливающих по пляжу в купальниках, которые ничего не скрывали, и ощущал себя едва не участником этого праздника жизни.

Я рано радовался, думая, что вытянул счастливый билет в награду за долгую службу отечеству в холоде. Черное море и его окрестности становились не слишком уютной точкой на карте стремительно разваливающейся страны, В горах и на побережье уже постреливали. Родовые и мафиозные кланы уверенно тянули на себя власть в южных республиках. В городе появились беженцы. Вырвавшиеся из лабиринта гор шоферы-дальнобойщики рассказывали о вооруженных людях на дорогах, которые грабят всех подряд, и показывали дырки от пуль в брезентовых бортах полуприцепов.

В тот январский день я стоял старшим поста военно-автомобильной инспекции на дороге километрах в десяти от города. Двое моих подчиненных, салаги из-под Курска, вполголоса жаловались друг другу на дедов и курили «Приму».

Я провожал глазами машины, подсчитывая от скуки, сколько пройдет за час иномарок. Та, серебристо-голубая «БМВ», резко затормозившая возле нас, была шестой по счету.

— Ради Бога, помогите!

Женщина с длинными темно-рыжими волосами, выскочив из машины, бросилась к нам. Она смотрелась очень эффектно в своем распахнутом голубом полушубке из песца и узких вельветовых джинсах. Первый раз в жизни ко мне обращалась за помощью такая красивая женщина.

— За нами гонятся. Через минугу-две они будут здесь.

— Кто?

— Какие-то люди в светлых «Жигулях». Кажется, они вооружены.

Следом за женщиной из «БМВ» выбрался ее спутник. Лет тридцати пяти, небольшого роста, он спокойно смотрел на меня сквозь золотые очки.

— Жена очень боится. Разрешите хотя бы постоять возле вас.

Судя по всему, оба были из породы новых совковых миллионеров. На мужчине кожаная куртка, шипованные американские ботинки. Даже часы, отличные швейцарские часы, успел разглядеть я на его руке. Он был немногим моложе меня, но успел достичь в жизни куда большего. Во мне поднималось невольное раздражение. Я видел всего себя глазами этого преуспевающего дельца и его красивой жены — заурядный армейский капитан в заляпанных яловых сапогах и два его подчиненных солдата, разинувших рот на блестящую иностранную машину.