Владимир Першанин - Мы умрем в один день [сборник]

Некрасов осветил фонарем боковую нишу. На каменном полу лежало тело. Серая истлевшая кожа, заскорузлая от крови, прибитая пулями нейлоновая куртка.

А это уже не война, — сказал Федор, — его застрелили прошлым летом…

Наверное, это был и правда один из последних клочков суши к северу от материка. И летом не таяли до конца огромные пласты льда, покрывающие галечные отмели, а редкие солнечные дни сменялись неделями дождей и туманов. Тяжелый серый океан, колыхаясь, бил волнами в береговые скалы, и ви и холодным, как океан.

Мимо проплывали своим путем большие и малые льдины, иногда айсберги, мало чем уступающие по размерам острову. Где-то за горизонтом они смыкались в большие поля, тянувшиеся на тысячи миль, и холод вечного льда никогда не отпускал остров.

Но появлялось солнце, и все менялось, искрился на разломах голубой подтаявший лед, и шершавые базальтовые камни становились теплыми на ощупь. Над водой с криками носились чайки, на прибрежных камнях рассаживались крупные белогрудые кайры, похожие издали в своих черных фраках на пингвинов.

Сложенная из красного кирпича и тех же серых островньгх камней, башня маяка поднималась над юго-восточным мысом. На небольшой площадке лепились несколько бревенчатых сараев, а в глубокой узкой бухте стояли на якорях две шлюпки.

Ближе к заливу торчали приваленные глыбами два огромных бревенчатых креста. На почерневшей древесине угадывалась надпись, прочитать которую было невозможно.

Говорят, моряки похоронены. Лет двести крестам, а все стоят. Из лиственницы…

Федор Щербина, в потрескавшейся от соли и времени кожаной куртке, сидел на обломке старой отполированной волнами доски. Жесткая трава пробивалась клочками, избегая затененных мест между скалами — там топорщился бурый влажный мох. Еше стелились между камней несколько корявых северных берез, больше похожих на кусты. До одной из них безуспешно пыталась дотянуться коза, привязанная к металлическому колышку. Федор вставил в мундштук сигарету, прикурил, закрывая спичку от ветра.

— Вот оно; мое царствие на десять лет. Осенькуброк кончается, а дальше вольная птичка. Впрочем, уже не птица, а половинка петуха старого.

Он хрипло засмеялся, снял фуражку с крабом и положил ее на колени. Федор сильно постарел за те семь или восемь лет, что они не виделись. На всю макушку обозначилась лысина, а длинное морщинистое лицо словно усохло, обтягивая скулы.

— Ты, Юрка, тоже совсем белый стал, — сказал Федор, — вроде бы рановато.

— Значит, жизнь веселая.

— С семьей прежней не живешь?

— Нет.

— Все как перекати-поле. Да и я сам к берегу никак не прибьюсь. Болтаюсь взад-вперед и старуху с дочкой за собой таскаю. Ну ладно, это присказка. Главное, теперь ты понял, почему я тебя сюда позвал. Когда я на труп наткнулся, хотел с перепугу всю семью на материк отправить, потом передумал — слишком много шума. Тут как раз катер почту доставил, я тебе сразу письмо черкнул.

Федор Щербина, старый друг отца Некрасова, рассказывал не спеша, держа перед собой мундштук с потухшей сигаретой.

— В июле прошлого года на острове появились трое не знакомых Федору людей. Они приплыли на рыбацком баркасе, который поставили на якоре в одной из бухт, и там же, на берегу, разбили палатку. Двое из гостей пришли знакомиться уже на следующий день.

— Которого помоложе, звали Валентин. Высокий, смуглый, сразу видно — не из наших краев. Второй примерно моего возраста. Солидный такой, назвался Григорием Павловичем. Принесли с собой литр водки. Выпили. Тепло было, мы под навесом сидели. Рассказывали, что приехали отдохнуть, половить рыбу. Кроме того, мол, Григорий Павлович журналист, пишет книгу о войне, хочет пощупать своими руками здешние камни, посмотреть на следы войны. Ну, поговорили и разошлись. Остров известный, здесь шли сильные бои в сорок втором и сорок четвертом году. Я им молока с собой дал, хлеба свежего — бабка сама его печет. Они мне сигарет оставили пачек пять, ну, в общем, довольные расстались. А я тем более — живешь, как бирюк, никого не видишь. Немного позже познакомился и с третьим из их компании. Звали его Руслан, или, может, кличка, я так и не понял. Руки татуированные и по манерам видно, что из блатных. Ну и хрен с ним, мало ли в наших краях какого народа! Они своими делами занимаются, а у меня маяк и все остальное хозяйство. Почти месяц на острове прожили. Валентин часто ко мне приходил, вернее, к Ольге. Потом вдруг пропала компания. Снялись в один день и исчезли. Я даже обиделся, мол, кто-кто, а Валентин мог бы и попрощаться.

Щербина выбил мундштук о край доски. Крупная серая лайка у ног Федора встрепенулась, завертела головой.

— Лежи, Саян! Ну вот. когда они исчезли, Ольга моя сильно переживала. Из-за этого даже на материк раньше уехала, не стала дожидаться окончания навигации. Она Валентина и после продолжала разыскивать, только хорошего ничего не получилось. Однажды, уже зимой, загорелся у меня ночью сарай. В основном я там рухлядь старую хранил. Ну, сгорел и сгорел, черт с ним, но на этом дело не кончилось. Я зимой в порту вроде сторожа числюсь, и вот через день после пожара раздается звонок. Вежливый та^ой голос советует, чтобы дочь больше не искала Валентина, мол, у него семья, не надо ее разрушать. И вообще, лучше всего не совать свой нос никуда. Сегодня, мол, сарай, а завтра дом сгорит или с внуком несчастье случится. Я понял, что угроза не пустая. Может, и не в семье Валентиновой дело, а другие какие-то причины, но рассказал я Ольге про звонок. Она пообещала Валентина больше не искать. Прошло время. В мае перекочевали опять всей семьей на остров. И вот недавно, когда полез от нечего делать в старую галерею, наткнулся на труп.

— Валентин? — спросил Некрасов.

— Он самый. Зря его, значит. Оля искала. Так бедолага на Последнем и остался.

— Ты своим рассказал?

— Нет, что ты! Поэтому и тебя вызвал, вместе прикинуть, как дальше быть.

Люди появились на острове в сорок втором году. Никому не нужный, забытый клочок суши оказался на пути морских конвоев из Англии в Архангельск. Здесь установили тяжелую батарею и соорудили ремонтную базу.

Немцам остров показался тоже удобным для своих целей, и они спешно послали туда несколько эсминцев. После короткого ожесточенного штурма остров был захвачен, и до сорок четвертого года оставался в руках у немцев. Во время нашего наступления в Заполярье.

Последний был отбит. Пару лет там оставался небольшой гарнизон, потом остров снова опустел.

Маяк на Последнем зажгли в начале семидесятых, когда восстановили одну из забытых морских трасс. Смотрители здесь долго не держались, меняясь едва ли не каждый сезон. Федора Щербину начальство сумело заманить на десятилетний договор, выделив служебный финский дом на окраине города и пообещав отдать через десять лет это ветхое сооружение в полную собственность. Обещали также льготную пенсию для Федора и жены.