Сирил Хейр - Зарубежный детектив 1970 выпуск 2

— Мы хотели узнать, что случилось, пан капитан.

— Ничего. Абсолютно ничего, пан доктор Бакула, — отвечаю я и разглядываю кх ноги. Все четверо обуты в мягкие домашние туфли. У Б акулы — кожаные коричневые элегантные. Он весь такой. От идеально треугольного узла галстука до домашних туфель.

— Стреляли, если не ошибаюсь, — говорит Бакула.

— Так точно. Промазали. Желаю всем спокойной ночи.

Они тихо уходят. Бакула — первым, слегка наклонив голову Только теперь я слышу далекую музыку.

Концерт, доктор?

Он отвечает с улыбкой:

— Вы хотите послушать? Милости прошу. Лютославски.

И исчезает.

Куницки падает в кресло и растирает замерзшие руки.

— Что могло случиться? — задумчиво спрашивает врач.

— Пришел Дед Мороз и принес мыло.

— Почему мыло? — удивляется Куницки.

— Потому что дико. Понимаете? Дико, глупо и безрезультатно А теперь позвольте мне минутку помолчать и перестаньте дергать меня за рукав.

Оскорбленный Куницки удаляется в комнату, где лежит труп Арнима фон Кольбатца. Громко хлопает дверью. И зачем он нервничает? Музыка успокаивает. Море тоже. Море беспрестанно шумит за окном. В этом году очень холодно. Интересно, когда высаживались на берег те повстанцы, так же было холодно или нет? Харт… Твердый. По-английски «хард» — «твердый». А Бакула мягкий. Не люблю таких типов. Пластинки… Эстет. Немного маньяк. Просто помешан на истории. А Труда очень красивая. Боится меня. Утверждает, что она убила. Кого-то хочет покрыть. Кого? Отца? Возможно, что и отца. У меня опять нет спичек. Хорошо, что зажгли люстру. Нужно осветить весь замок. Чтобы было много прожекторов. Сто. Тысяча прожекторов!

— Гражданин капитан, сапоги.

В комнате появляются два чучела, облепленные снегом. Домбал и Лигенза.

— Мы с гражданином поручиком нашли сапоги, — докладывает Лигенза и бросает на пол мужские резиновые сапоги. Затем они оба с Домбалом снимают шинели, отряхивают снег, и посреди салона появляется грязная лужа.

— …идем мы от кладбища к замку. Следы завалило. У кладбища нашли четыре отпечатка ног, но уже здорово засыпанные. Отчетливых было три — в сугробе у входа в кухню. В сенях стояли эти сапоги. Еще немного мокрые. Чтоб им провалиться, все ботинки забиты…

Домбал снимает полуботинки, носки, шарфом вытирает покрасневшие ноги.

— Мокрые?

— На подошвах даже еще не оттаял снег. Видно, не успел отряхнуть, только скинул и помчался во дворец.

— Кто?

Домбал и Лигенза пожимаюг плечами.

— Со скольких метров вы стреляли, Лигенза?

— Вроде бы с пятидесяти. Руки у меня совсем застыли, гражданин капитан. Я забыл прихватить рукавицы на меху, потому что ехать надо было сломя голову…

— Напишите по этому поводу жалобу в хозяйственный отдел Главной комендатуры милиции! Не стойте, как столб, ради бога, садитесь. Домбал, сделай кофе. Голова у меня просто разламывается. А что на кладбище?

— С этим кладбищем, — говорит Домбал, — прямо целое представление. Черти бы взяли и этот Колбач, и Бакулу с его телефонным звонком в милицию…

— Я спрашиваю, что было на кладбище?

Домбал вешает носки на решетку камина.

— С ума сойти…

— Домбал? — говорю я с холодной угрозой.

— Пусть Лигенза расскажет. Он правоверный католик, а я просто мокрый пес.

— Лигенза?

Сержант хлопает глазами.

— Что с вами, черт побери?! — кричу я на весь салон. — Спятили?

Сержант принимает классическое положение по стойке «смирно» и оглядывается на поручика. Делает глубокий вдох.

— …наверное, потому, что мы… просто с перепугу, гражданин капитан! — выпаливает он конец какой-то непонятной фразы.

— Что-о-о?..

— Мы, наверное, перепугались, гражданин капитан. Я и гражданин поручик, — информирует Лигенза, оглядываясь на Домбала, который с философским спокойствием рассматривает свои ботинки, черные, с узким модным носом. — Так точно, просто с перепугу. Я как раз сказал гражданину поручику, чтобы идти по следам. Входим в эти ворота на кладбище и все время светим фонарями. Идем, идем, светим, светим, и — накажи меня бог, если я вру, — вдруг метрах в двадцати перед нами валится на землю памятник с могилы. Как будто кто его толкнул. Может, от ветра? Трахнулся прямо перед нами и зарылся в снег. Живой души там не было. Я перекрестился, а гражданин поручик сказал такое слово…

— Домбал? — Я влажными пальцами начинаю растирать висок.

— Так и было. Лигенза не заливает.

Я начинаю кружить по комнате. Руки засовываю в карманы. Тут же ловлю себя на мысли, что точно так вышагивал здесь Бакула, рассказывая об Анне Хартман. Внутри, между ребрами, возникает мелкая дрожь, парализует дыхание, подступает к горлу. Однако нервы!.. Все тело в испарине. Они это видят. Лигенза вытирает рукавом дуло автомата. Домбал делает вид, что разгребает пепел в камине.

— Так вы говорите, что там никого не было? Никого?

Молчат.

— Хорошо. Мы посетим этот веселенький цирк еще раз. Втроем. Лигенза, приведите… Бакулу. Нет. Приведите Фрича. Он любит привидения.

Домбал посматривает искоса, словно спрашивает, так ли уж все это нужно. Посвистывает, оглядывая свои мокрые ботинки.

Кладбище? Пожалуй, слишком громко сказано. Несколько могил, заваленных снегом, которые почти неразличимы среди в заиндевелых деревьев. Кладбище похоже на маленький сквер в зимнем уборе, словно чудом заброшенный сюда, как можно дальше от городских улиц. Сразу же бросаются в глаза следы запустения.Ограда разрушена. Калитка висит на одной петле. Между крестами свободно гуляет ветер.

Фрич семенит впереди, то и дело оглядываясь. За мной идет Домбал с пистолетом. Снег хрустит. Разрывая тишину, потрескивают деревья, прихваченные морозом. Фрич останавливается.

— Вперед, Фрич, дальше. К первым могилам.

— Мы проходим мимо упавшего надгробия, заметенного снегом. Я выразительно смотрю на Домбала. Он кивает. Идем правильно. За нами сияют окна замка. Его контуры расплываются в мириадах танцующих снежинок. Лицо у меня холодное, как металл. Фрич снова останавливается. Его надо то и дело подгонять. Переступаем через полуистлевший остов большой соссны. Голые ветки торчат вверх, как замерзшие руки.

— Там дальше уже нет ничего, — говорит Фрич у самого моего уха, поскольку ветер завыл с удвоенной силой.

Мы вышли из под сосен. Перед нами простирается ровная белизна, резко переходящая в черноту беззвездного неба.

— Вы хорошо знаете кладбище? — кричу я Фричу.

Он кивает головой. На нем баранья шапка, и он в ней похож на крестьянина из глухой деревни. Домбал светит нам под ноги.

— Чья могила? — спрашиваю Фрича. На крайнем надгробии лишь простой каменный крест.

— Матеуша Колбача, герр гауптман. Он когда-то лежал в городском костеле святого Якуба, как говорил мой дедушка, но после Реформации останки перевезли сюда. Наверное, католиков выкинули из собора.