Инна Булгакова - Литературный агент

— Вы так наблюдательны?

— Профессиональная привычка подмечать малейшие детали. В последние годы произошел облом традиций, юная девушка обставила бы комнату в ином духе. Возможно, обстановка осталась от прежнего жильца.

— Не понимаю, зачем снимать избушку в такой глухомани, имея прелестную двухкомнатную квартирку в центре…

Я перебил:

— Вы там у Юлы бывали?

— Да я б вам давно сказал. Кто-то… Джон Ильич говорил.

— По вашему впечатлению, могла у них быть любовная связь?

— Если мимолетная… По-моему, они оба на что-то серьезное неспособны. Потасканный субъект и пустая девчонка.

— Только не пустая, Платон! — запротестовал я. — Фантазии больные, не спорю, но создать в ее годы вымышленный мир…

— Мир антихриста, где все наоборот! — прогремел литературовед с такой страстью, что с крыши над нами сорвалась стайка стойких городских голубей.

Я искал среди подозреваемых шекспировского ревнивца или пушкинского завистника. Возможен ли их синтез, если можно так выразиться, в одном человеке? А почему бы нет!

— Как ваш «Ангел-Хранитель»? — осведомился я.

— Черт его знает, — пробормотал Покровский, отвечая, конечно, не на мой вопрос, а на свои какие-то мысли. — Тьфу ты! — спохватился. — Я про антихриста, а вы про что?

— Про ваш журнал. Название ко многому обязывает.

— Как-то года два назад меня внезапно осенило на рассвете: духовная брань необходима, иначе — смерть души. Вначале было очень тяжело, но постепенно обрелись свои читатели, свои спонсоры.

— А каково направление?

— Обличительное. Ведем полемику, освещаем литературные новинки — содомский мусор — с религиозной точки зрения.

— И вам это сходит с рук?

— Дьявол не дремлет. Случаются скандалы, даже приходилось судиться с наиболее одиозными авторами. Но поверьте, Алексей, игра стоит свеч.

— Вы писали про Юлию Глан?

— Неоднократно. С полного одобрения Старцева, кстати. Писал я сам.

Платон пригнулся, прикуривая очередную сигарету; а я вдруг увидел Маню с улицы под высокой, увитой плющом аркой в белом платье из кружев, просвечивающих на солнце, которое создавало бледно-золотой ореол из пышных волос вокруг головы ее.

Такой я увидел Маню впервые, и тот же Платон объяснил, кто она; я напросился на юбилей Старцева, где узнал о Юлии Глан и так далее. А прелестным прологом к мрачной драме было вот это «видение».

Она вошла в вечную тень нашего двора и потускнела, стала обычной (не «ангелом света» под аркой, но и не «душевнобольной» в окне терема). На редкость переменчивая внешность: то красавица, глаз не оторвешь — то так себе, не заметишь. Покровский проследил направление моего взгляда и произнес те же самые слова, что и три недели назад:

— Добродетельная девушка, кроткая, — и добавил: — Надо привлечь ее в журнал.

Я пошел оделся и отправился к Мане. После моего звонка за дверью прозвучало: «Кто там?» Назвался, она отворила, вдруг переменилась в лице… и лязгнул замок. Я так и застыл с напряженной улыбкой. Что это означает?

Нехорошие мысли закопошились… Внезапно дверь опять отворилась.

— Манечка, что с вами? — спросил я как можно ласковее, как у ребенка.

— Ой, простите, — она смутилась так, что вспыхнула, вмиг став красавицей. — Я не знаю, что со мной.

— Можно войти?

Мы прошли в комнату, где стоял телевизор и утреннее солнце угадывалось за пестрыми гардинами; уселись рядом в старенькие кресла и уставились на черный ящик Пандоры, словно ожидая, что загадочная героиня Гамсуна или Бергмана оживет вдруг в свечении экрана и скажет: «Блаженны нищие… Блеск!» Меня обожгла вспышка боли, душа болит. И я спросил резче, чем собирался:

— Вы ведь тогда от сестры узнали, что она выступает в «Русском Логосе»? — и развернулся вместе с креслом, чтоб видеть ее лицо.

— Нет.

— А от кого?

— Зачем вам знать?

— Понимаете, нас с Юлой кто-то преследует. (Маня побледнела.) Не пугайтесь так, но… я должен добраться до этого человека.

— Тот, кто сказал мне про «Логос», не преследует вас, ручаюсь. Назвать я его не могу.

— Однако вы должны отдавать себя отчет: престижная писательница может стать жертвой маньяка.

— Но Юлька неталантлива, — вдруг заявила Маня.

— Маньяка не талант возбуждает, а культ, идол… К тому же отрицать литературный дар ее так категорически я бы не стал. Помните слова Платона Михайловича: «Пишет Юленька превосходно — но тем вернее губит свою душу».

— Разве это возможно — превосходно губить душу?

— «Не удивляйтесь: преступление далеко не единственное произведение искусства, выходящее из мастерских преисподней».

— «Преступление»? — повторила Маня. — Как вы страшно говорите.

— Это цитата из Честертона. — Мне не хотелось пугать ее чрезмерно, и я переменил тему: — Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо.

— Но вчера вы…

Она перебила:

— По весне бывает упадок сил.

— У вас тяжелая работа?

Она поняла подтекст моего вопроса и отвечала горячо:

— Нет, я мало работаю, папа зарабатывает… Он сказал, что вы хотите меня видеть.

— Поэтому вы в Москву приехали?

— Поэтому. Вы просто так хотели, или вам что-то нужно?

— Я хотел вас, как только увидел три недели назад. И мне что-то нужно.

Неожиданно для меня мое заявление, как фрейдистская проговорка, прозвучало весьма двусмысленно («фривольно», сказал бы мой дед), но она не рассердилась, по-моему, даже не поняла.

— Я понимаю, вы хотите поговорить о своей невесте. Но она…

— О ком? — я растерялся. Юла не была моей невестой и возлюбленной не была, но я без содрогания не мог вспомнить ее конец, и чем дальше он отстоял, тем ближе становилась мне жертва — мертвая невеста — вот уж действительно потусторонняя усмешечка!..

— Сестра мне рассказала, что вы любите друг друга.

— Серьезно?

— Но она не упоминала о слежке.

— А что она вам еще…

— Больше — ни слова! Это ее тайна.

Однако у Юлии Глан фантазии! Не только в романах… Какое-то время мы молчали, потом я нажал на все те же кнопки:

— Позапрошлой ночью мне приснился дом в лесу, в котором будто бы произошло преступление. Туда ведет тропинка в папоротниках и ландышах, по которой кто-то шел…

— Ночью? (Я кивнул) Страшный сон. А кто убит?

— Я не сказал про убийство… Но вы угадали: убита ваша сестра.

Маня смотрела на меня с таким отчаянием, что я крикнул:

— Это сон!

После жгучего молчания она промолвила:

— Вы, конечно, помните, наши озера под холмом. Мы там с папой любим гулять.

— Да, красиво.

— Позавчера ночью я там гуляла.

А ведь она сообщает мне о своем алиби!

— Вы были с папой?

— На этот раз с Тимуром Страстовым.

— Он тоже любитель?.. Во сколько?

— Поздно. Я не знаю. Он, наверное, знает.