Инна Булгакова - Литературный агент

— Но во многих странах, — подхватил Юлий самолюбиво. — Я переведен почти на все европейские языки. Плюс японский.

— Что ж вы пишите? — заинтересовался я.

— Тексты. Архаичные формы — романы с новеллами — себя исчерпали.

— Это почему?

— Это потому, что нельзя влить молодое вино в старые мехи. Даже если не хуже какого-нибудь Достоевского или Бунина — всего лишь повтор, пошлый перепев.

— Как вы можете о «каком-нибудь» Достоевском судить, если ничего не читаете?

— До тридцати я освоил всю мировую литературу.

— Всю-всю?

— Вершины. И баста!

— И создали новую форму?

— Не нужно никакой формы.

Юлий говорил строго, размеренно, как Учитель. «Фанат», сказала она. «Знаю я этих религиозных фанатов». А если литературный — способен ли он на убийство?

— А что нужно?

— Мистика… или магия. Что в сущности одно и то же.

— Ну нет!..

— Не спорьте! — вдохновенный жест поднятой правой руки. — Не форму надо искать, а формулу. И повторять, как верующий — Иисусову молитву. До тех пор, пока не появится ощущение параллельного мира.

— Похоже на магические медитации. А почему бы вам не ограничиться Иисусовой молитвой?

— Потому что это моя формула. Моя! Я — абсурдист, так я себя называю, творец того мира, ведь не на всякий зов он отзывается.

— Насколько я понял, вы вызываете своего духа, повторяя найденную формулу определенное количество раз… может быть, на четках?

— Вы правильно поняли. Мой последний текст имеет триста девяносто девять страниц. Хай-класс!

— Из одной повторяющейся формулы? (Абсурдист кивнул) Лексика ненормативная?

— Когда как. Я не придумываю, ко мне приходит Слово.

— Ну-ка произнесите последний текст.

Он не заставил себя уговаривать:

— «Вижу (кого?) мертвого, вижу (что?) труп. Мертвый еще одушевленный — труп уже предмет. Я создатель, я требую труп — великое ничто».

— И все?

— И все.

Этот может зарезать!

— На сколько языков ваше «ничто» переведено?

— На десять. — Абсурдист тонко улыбнулся. — Вы сейчас думаете: придурок перед вами или хитрый малый. Ни то и ни другое — я творец. Приведу пример не из себя, апробированный. Черный квадрат может нарисовать, может скопировать у мэтра каждый, но только у Малевича тысячи ощущают божественную бездну — тайну пустоты.

— А в его «Красном квадрате» — тайна крови?

— Не надо крови. — Юлий помолчал. — Лучше — огонь. А вы говорите: Юлия Глан. Будь моя воля, я б всю эту дамскую музыку истребил.

— Каким образом? — насторожился я. — Магической формулой?

— А вы язва, сэр, — он засмеялся. — И конечно, знаете, что пошлость неистребима. Пусть живут.

Я так и не понял, хитрый он или больной (хитрые или больные издают его «формулы» на десяти языках?), но чем-то напуганный — несомненно. Я был для творца ничто (чей-то внук), а он «стоял передо мной, как лист перед травой».

— Юла говорит, что начала писать за ресторанным столиком в Доме литераторов.

— Ну и что? Не все ли равно, где рок (мистер Мак-Фатум — помните у Набокова?) застигнет. Ко мне впервые он пришел на уроке алгебры, которую я терпеть не мог. В Дубовом зале я иногда видел ее, но не замечал, чтоб она писала физически, так сказать. Значит, в воображении.

— А с кем она бывала в ЦДЛ, не помните?

— Помню, с вами. — Юлий усмехнулся. — Ревность к прошлому характерна, скорее, для южан — «зарэжу!» — у вас внешность северянина.

— У вас тоже. Не я ревную.

— А кто?

— Да вот мечтаю этого пылкого «мавра» вычислить. Ее кто-то преследует, а кто — мы не знаем.

— Дело серьезное. Культовые фигуры реально подвергаются опасности, тем более автор таких откровений , — произнесено с эмоциональным нажимом.

— Каких таких?

— Сексуально-религиозных. Вкусный кусманчик для извращенцев.

— Вы ж Глан не читали!

— Имеющий уши слышит — интервью в «Русском Логосе» помните?.. Так вот. В ЦДЛ она бывала до вас с дядей Джо.

— Ну, издатель не будет дергать курочку, несущую… кстати, вы видели черную курицу с разноперым петухом?

Юлий закурил последнюю сигарету и поинтересовался:

— Где?

— Во сне.

Только понесло меня в сон, вдруг мерещится: я в подземелье, погребен заживо, задыхаюсь… Пришлось включить настольную лампу; при свете я спал как убитый, но проснулся рано. С панической мыслью: а не прервать ли отпуск, не уйти ли в экспедицию — в любую, в какую возьмут, в Гималаи, на Тибет… словом, куда подальше! Инстинкт самозащиты во мне развит будь здоров, но тайна, «что гибелью грозит», влекла сильнее, почти как любовь.

Бормоча продолжение завораживающих этих строк — «для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья — бессмертья, может быть, залог!» — я вышел в дедовском коричневом халате на балкон. На своем дымил Платон, явно меня поджидая, и тоже в халате, только в черном. Мы сблизились, как заговорщики, я вкратце описал мои вчерашние «хождения по мукам», резюмируя:

— Таким образом, избушку заперли, оставив на столике бутылку и бокалы с вином.

— Ничего не тронули, имея намерения вызвать «органы»? — вставил Покровский полувопросительно,

— Бесполезно вызывать: нет тела — нет «дела». К тому же кое-что тронули: я не увидел на тахте сумочку Юлии и фотографию за рамой зеркала.

— Чью?

— Девичье лицо, роскошные черные волосы, но черты я при свечке не рассмотрел… Однако ощущение осталось странное: где-то я эту девушку видел.

— Вспоминайте. Может, подружка, и они на пару дом снимали… А если снимал убийца?

— Вряд ли он пошел бы на преступление в этом доме: жильца «органам» несложно вычислить. Юлу не удивила открытая дверь, свеча, вино… То был, конечно, ее друг, имеющий ключ. Друг, с которым она решила порвать.

— И друг-убийца после вашего ухода ночью вернулся еще раз! Совсем ненормальный.

— А кто говорит, что он нормальный?.. Да и необязательно улики убрал убийца. Вчера мне показалось: из леса за мной наблюдают.

— Жуть! Столетняя старуха?

Я пожал плечами.

— Как вам такой сюжет: отец лишил дочь родного дома, и она сняла жилище в лесу, неподалеку от дачи. Там пахнет ее духами, хранится ее вино.

— Сюжет романтический, но… — Платон подумал, — имеет право на существование.

— Имеет. — Я кивнул на балкон напротив через двор. — Там тоже пьют бордо и пахнет «Опиумом».

— У Лады? — поразился Покровский. —

Опиум?

— Так называются французские духи. Она говорит, что Юла ей подражала.

— И Тихомирова ее за это зарезала!

— Не острите. Обстановка в пурпурной комнате отдает…

— Поэтикой Эдгара По? — вставил литературовед. — Помните тогдашний триллер «Маска красной смерти»?

Я кивнул.

— Так вот. Вещи в комнате не новые — не потрепанные, но бывшие в употреблении. Ну и по стилю… им не меньше десяти-пятнадцати лет.