Инна Булгакова - Литературный агент

— Именно в этот момент я решил устранить ее, — признался Платон.

— И я почувствовал запах трупа. (Он весь передернулся.) А какие говорящие названия! Ваш журнал — и усмешка Дениса по поводу разрыва их детской дружбы: «Так было надо ее ангелу-хранителю». «Школа Платона» — о ней говорил вам юноша по телефону? (Покровский кивнул.) Мать услышала слово «школа» и решила, что он беседует с кем-то из бывших одноклассников. «Двуличный ангел» — опять вы о себе любимом. Наконец «Мария Магдалина в зеркалах».

— Ну и что?

— Именно от вас я услышал это новое название.

— «В зеркалах», я сказал? Я так проговорился?.. Вот черт, не заметил.

— И я не обратил внимания, когда Вагнер пояснил, что «зеркала» вставлены Юлою перед смертью. То есть о них никто не знал, кроме издателя, автора и его литературного агента. В «Зигфриде» имеются номера вашего журнала, сегодня ночью — и что б мне раньше это сделать! — я прочитал статьи Покровского. Конечно, я не филолог, но стиль, пафос (с противоположным, понятно, знаком), ритм, рисунок фразы и т. д. — выдают автора «Школы Платона». Как это не заметили критики?

— Серьезные критики не читают Юлию Глан; а макулатурные — «Ангела-Хранителя». Старцев заметил, что в полемике я впадаю в стиль его дочери.

— А почему, собственно, вы в свое время не стали «нормальным» прозаиком, ведь данные налицо?

— Сейчас — налицо, а тогда — ни фига. Пробовал. А «сериал» — сам лился. Я не прозаик, а Великий стилизатор, — произнесено явно с большой буквы.

— Кого?

— Того, — произнесено отрешенно; но я его вернул к реальности.

— Стало быть, ваша подпольная деятельность началась в Дубовом зале. Какой замечательный симбиоз!

— Они меня совратили.

— Кто?

— Дети.

— Ощущение, что вы надо мной смеетесь, меня не оставляет.

— Отсмеялся. Как-то зашел я в Дубовый зал поужинать. Вдруг — окликают: Юла с Дениской уютно устроились под лестницей, у парня сегодня совершеннолетие. «Смотрите, какой подарок я ему приготовила!» А он басит: «Русская мадонна. Блеск!» (Вот когда был задан тон понятий несочетаемых: Богоматерь — проститутка.) У меня в глазах потемнело, я сел за столик. Не голая натура потрясла (эка невидаль), а их абсолютная свобода. Они — другие.

— Они — соблазненные дети, не более того!

— Более или менее… не знаю. Ну, выпили, она — так лукаво: «Хотите, дядя Платон, иметь такую фотокарточку?» Я смотрю на нее и думаю: доченьку старинного приятеля грудную нянчил. И как под гипнозом говорю: «Хочу». Она: «При одном условии: вы ее покажете папе». — «За что ты его так ненавидишь?» — «Не твое дело!» Неожиданно я ощутил себя свободным и смелым, как они, «другие»… и во мне родился замысел, еще смутный, мистический… «Давай не будем папу напрягать. Взамен я подарю тебе одну равноценную штучку. Идет?» Они захохотали как сумасшедшие. «Едет!» Вообразили, что я свое изображение преподнесу — стареющего козла.

— Вы его и преподнесли — только в духовном плане!

— Так я заключил сделку.

— С кем?

Платон засмеялся.

— С агентом, — и подмигнул. — После этого у меня пошли стрессы и Лада предложила (за немаленькие деньги, между прочим) бальзам. Зато к совершеннолетию Юлы я закончил «Школу Платона» и преподнес ей дискету с текстом.

— Подразумевалось, что роман она издаст?

— Мне было достаточно завести пластинку — они все сами заплясали. Единственное, но абсолютное условие — тайна автора. Юла дала слово.

— Но почему вы сами отвергли свое авторство?

— Мне это связало бы руки. С самого начала я задумал параллельный ход. Но она тогда в первый раз предала меня, выдав секрет мальчишке. Конечно, я об этом не знал, а для нее все это так и осталось игрою. У Старцевых нет компьютера, Юла читала роман у меня. «Годится, говорит, блеск!» Я ей посоветовал богатое издательство: нужны были деньги для «Ангела-Хранителя».

— Вы стали любовниками?

— Я закрепил сделку, овладев ею физически, и очень удивился, что для меня блюли «право первой ночи». Мы оба холодны, как лед, нас возбуждало фривольное творчество. Я так завелся, что сразу засел за «Двуличного ангела». Тем временем бойкая девочка («литературным агентом» вы ее удачно назвали) сумела овладеть «Зигфридом».

— Вы ее ревновали?

— К Вагнеру? Нет. Это такая малость. А вас я возненавидел, предчувствуя опасность для моего предприятия, звонил, проверял…

— Звонили не по мобильнику, а из телефона-автомата!

— Боялся наследить, нас ничто не должно было связывать — игра перестала быть игрой. Понимаете, я задумал радужный мыльный пузырь, который на первом этапе и лопнет, но успех меня поразил. Сверхъестественный успех. Они этого хотели, они все жаждали унизить Бога и платили за это валютой! Со всего света слали.

— Не ваш успех. Вас не соблазняет слава сама по себе?

— Тайные пружины — еще соблазнительней. В сущности, я задумал журнал для «черного пиара», как теперь говорят… бешеная травля. Ночью писался «Двуличный ангел», днем обличался сатана и слуги его. Я так увлекся! Непоправимо.

— Мистер Хайд, за что вы зарезали своего агента?

— Я убил свой грех. Но явился мальчик. Потом вы. Нет, вы еще раньше почувствовали запах.

— О чем вы?

Он не слушал.

— О чем третий роман — хотите узнать?

— Хочу.

— Никто, кроме вас, не узнает. На острове св. Пантелеймона чудодейственным образом родилась Мария, что стоило жизни ее матери. А отцом был труп в могиле. Вы усмехнулись, и я с вами усмехнусь, но на миллионы читателей это действует… Итак, она росла в мужском монастыре и однажды к берегу подогнало потрепанное ветром и водою судно. Девочка впервые увидела зеркало, себя в нем и удивилась, что она — другая. Капитан переспал с нею и подарил на прощанье два «юности прелестныя зерцала», в которых таинственно отражались, уменьшаясь, бесчисленные образы Марии. Утром, днем и вечером она молилась в монастырском храме, а ночами входила в зеркала и становилась Магдалиной — иудейской проституткой. Которой удалось, однако, умаслить благовонным миром тело Жертвенного Агнца.

— Платон, — прошептал я, придвигаясь, — очень правильно, что этот «мыльный пузырь» лопнул.

— Не приближайся, я не могу вынести себя! — завизжал он. — От меня воняет!

— Господи, чем?

— Ты знаешь: трупом, трупом, трупом… — визг оборвался, обрубленный жестом санитара.

Вернувшись домой, я позвонил на мобильник Страстову: «жучок» фотокора сработал, «исповедь» убийцы записана, готовьте пресс-конференцию. А Тимур в ответ: включите телевизор, первый канал.

В комнату ворвался захлебывающийся как будто от «нечаянной радости» голос:… прямой репортаж с места происшествия!

Боже мой, я сразу узнал это «место» на Софийской набережной!