Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

— Мы же довольно долго отлично ладили, разве нет? — возразила Гвен, расстегивая штормовку. Видимо, она сильно промокла.

Я много чего должен был сказать. Как мне действительно было хорошо с ней и как она в то же время ранила меня. Но я не сумел найти слов. Во мне снова вспыхнула нежность к ней, когда она произнесла:

— Скажи мне одну вещь, Эдуард. Когда все у нас с тобой шло гладко — я тебе нравилась тогда? На самом деле нравилась ? Как тебе нравилась бы твоя девушка?

— Дa, — подтвердил я. — Нравилась.

— Честное благородное?

— Дa. Ты мне нравилась так, как могла бы нравиться моя любимая девушка.

— А теперь? — спросила она, выйдя из лужи, которая натекла с ее мокрой одежды.

Я не ответил. Открыл чемоданчик и вынул из него дробовик. Стволы натерты маслом, приклад навощен.

— Я сегодня зашла к Диксону, — рассказала Гвен. — На самолете слетала. Они сразу же вытащили чековую книжку.

— Так почему же ты его не продала?

Девушка достала из кармана пачку сигарет «Крейвен А», но та размокла, и она бросила ее в ведро рядом с плитой.

— Хаф-Груни никуда не денется, — сказала Гвен. — Всегда будет напоминать мне о том, что я поступила с тобой нечестно. И — нет, подожди, помолчи пока, Эдуард. Вот еще что.

Она достала ключ и протянула его мне.

— Я наврала. Не была я ни на каком заседании правления. Я была…

— Не надо, — сказал я. — Я все знаю.

— Знаешь?

— Дa. Я там был. Мне рассказали про тебя.

Девушка покраснела. Стыд, жгучий стыд — вот уж чего я не ожидал увидеть на благовоспитанном лице Гвендолин Уинтерфинч.

— Я надеялась получить преимущество, — сказала она. — Но потом я сама себе стала противна. А потом еще на лодочном сарае на Ансте появился этот странный крест… Ты сказал, что собираешься к Макл-Флагга, а сам поплыл назад с седой старушкой. А потом и я туда отправилась, подумала, что пусть хоть дробовик достанется мне.

— А вот чего ты тогда не нашла, — сказал я, подняв на ладони связку ключей от «Бристоля», — так это ключ от другого бокса. Он был на этой связке.

— Что?

— Дa, — кивнул я. — У Эйнара была еще ячейка.

— И там они и были? Заготовки для лож?

— Все до одной. Почти три сотни. Самого лучшего сорта.

Гвен встала и застегнула куртку.

— Ну что ж, значит, делу конец.

— Значит, так. Если только ты не собираешься звонить адвокату.

Гвен подошла к окну, которое мы вместе починили. Оставила отпечаток пальца на еще не застывшей замазке.

— Продай их, — сказала она. — Меня это не заботит. Дедушка умер. Война кончилась, а фонда организации «Скоттиш уидоуз» больше не существует.

— Как мне получить за них лучшую цену? — спросил я.

Она горько рассмеялась.

— Именно это я тысячи раз пыталась за последние дни спланировать. Сдай небольшую партию в пару аукционных домов. «Бонэмс» и «Сотбис». Пусть они напишут в газете, лучше всего в «Санди таймс», что найдена пропавшая древесина грецкого ореха. Пусть пороются в архивах и обрисуют все наилучшим образом. Ох, как это взвинтит цены! Загадки двух мировых войн. Тайник с ценной древесиной, намек на темные махинации… Разукрашивай как хочешь. Потом свяжешься с фирмами «Диксон», «Холланд & Холланд», «Перди» и не забудь еще «Босс» — и продавай им напрямую. А, еще «Уэстли Ричардс». Разъясни им, что у тебя вся партия целиком . Что больше ничего не появится. Не забудь упомянуть, что ты потомок семьи Дэро. Подай немного на содержание военных памятников на Сомме, чтобы совесть не мучила. Меня это не колышет.

— Ты это серьезно?

— Лишь бы уже отделаться. А остаток жизни буду блуждать по Квэркус-Холлу, подставляя ведра под текущие потолки.

— Мне пора, — сказал я. — Так что больше не увидимся.

Ее тело никак не находило равновесия. Будто она больше не различала левый и правый борт.

— На следующей неделе начинаются занятия, — сказала Гвен. — Еще одна осень на то, чтобы студентка экономического отделения Гвендолин Уинтерфинч убедилась в своей неспособности усвоить программу. Днем пораньше смываться из читального зала, чтобы успокоить нервы скупкой пластинок и шмоток. Не раскрывая рта, просиживать штаны на заседаниях правления. Потом в квартиру. Корпеть над книгами, которые не вызывают ни капли интереса. И снова сюда, сидеть в одиночестве в кабинете дедушки и обозревать Хаф-Груни.

Я захлопнул чемоданчик с дробовиком. Поднялся. Достал свою связку ключей от йейловских замков на ее каменном домике. Гвен тоже протянула мне связку. Норвежские мустадовские ключи.

— И что теперь? — спросила она, направляясь к выходу.

— Теперь я поеду в Норвегию собирать урожай. Потом — во Францию.

Она нахмурилась.

— Зачему тебе во Францию, если ты уже нашел орех?

— Потому что я так и не знаю, что произошло в семьдесят первом, — объяснил я. — А теперь у меня есть средства на поездку.

— Ну, счастливого пути, — сказала Гвендолин.

Я смотрел, как она в полутьме спускается к « Зетленду» . Плечи у нее вздрагивали, и было понятно, отчего.

Я и сам едва удержался от слез. Она мне действительно нравилась. Она мне нравилась, даже когда врала. Мне нравилось ее вранье, потому что на самом-то деле оно приближало меня к правде о моих родителях.

Я спустился к лодке вслед за ней. В промежутках между ударами волн было слышно, как она плачет.

— Не было там ореха, — сказал я наконец. — Не было никакого другого ключа.

Осталась бы она стоять спиной ко мне, скрыла бы этим, что сразу просчитала новую ситуацию и составила новый план действий, — и я, вероятно, поступил бы иначе.

Но она не осталась спиной ко мне. Она резко обернулась, и хотя я не мог как следует разглядеть ее лица, я увидел, что в ее движениях появилась легкость, словно она скинула с себя рюкзак.

— Значит, есть еще надежда, — сказала Гвен, подбежав ко мне. — Мне бы только выбраться отсюда, и всякие дурацкие мысли перестанут лезть мне в голову. Позволь мне доказать тебе это.

— Ты не можешь больше ничего сделать, — возразил я.

— Еще как могу, — заявила она, прижимаясь ко мне, как прижималась на паромной пристани в Леруике. — Я могу бросить Эдинбургскую школу экономики. Возьми меня с собой в Норвегию. Покажи мне свой хутор, Эдуард. Позволь мне быть глупой девчонкой, которая слушает « Forever Young».

На каменных ступенях бревенчатого дома стояла Ханне Сульволл в белом платье. Выглядела она так шикарно, что я вздрогнул и от неожиданности, и от того, как она была хороша со своими золотистыми волосами и загорелой от работы на солнце ровной кожей.

Я почувствовал, что что-то не так, как только свернул с областной дороги. Шлагбаум был поднят. Трава на обочинах скошена. Солнце ярко освещало постройки, растительность цвела буйным цветом. При жизни дедушки меня всегда встречала эта картина: все ухожено, свежо, морковные хвостики стройными рядами торчат на свежепрополотых грядках, кусты смородины красные от обилия ягод.