Инна Бачинская - Браслет с Буддой

Эмма беззвучно ахнула.

– Как погиб? Откуда вы знаете?

– Я был у него на работе и говорил с женой. С вдовой.

– Господи! Я ничего не знала! Когда?

– Одиннадцатого июня его сбила машина.

Эмма побледнела.

– Когда вы общались с ним в последний раз?

– В мае. Я позвонила… Я же вам говорила! Седьмого мая, кажется. Она ждала его во дворе, и они подрались. А потом он позвонил…

– Вы ничего об этом не говорили.

– Стыдно было. Понимаете, она лупила его по морде… Ужас! Я уже не рада была, что позвонила. Испугалась, что она и меня тоже подстережет где-нибудь, от тени шарахалась…

– Что он сказал, когда позвонил?

– Что не сможет прийти, уезжает в командировку. Больше не звонил. Я еще удивлялась…

– И с тех пор вы его не видели?

– Нет! Честное слово! А эту машину нашли?

– Она числится в угоне. Эмма, я должен спросить… Отвечать честно! Вы действительно не знаете, что происходит вокруг вас? Вы все мне сказали? Может, это как-то связано с вашим мужем? Долги?

– Все! – она прижала к груди руки. – Честное слово! Не было долгов. Знаете, я даже думала, может, это он… Толик нанял того человека…

– Зачем?

– Не знаю! – в отчаянии вскричала Эмма. – Я уже не знаю, что думать!

– Он ничего вам не передавал? Скажем, на сохранение?

– Передавал? – с недоумением переспросила она. Помотала головой. – Ничего не передавал. Что он мог передать! Да он с меня тянул! На стол накрыть, коньяк, красная рыба… И хоть бы на копейку что принес, алкаш! – она передернула плечами. – Так ему и надо! Наверное, я не одна такая была, дура! Надо было пойти к его начальству и пожаловаться. И будь что будет. И вообще, я продам бизнес, не хочу больше! Не получается у меня… как осталась одна… – Она закрыла лицо руками и заплакала.

Шибаев молча смотрел на плачущую Эмму. Верил ли он ей? Варга ничего ей не передавал, тут она не врет. А вот насчет того, что ничего не утаила, были у него некоторые сомнения. И тут возникал вопрос: было ли это связано с бывшим любовником? Он не мог представить себе, что именно она могла утаить, равно как не имел ни малейшего понятия, связан ли следивший за ней с погибшим Варгой. Возможно, эти эпизоды никак не связаны.

– Эмма, вы все мне сказали?

Женщина продолжала рыдать, словно не услышала вопроса. Алик Дрючин любит повторять, что слезы – их оружие и защита, когда нечем крыть, начинают давить на жалость. Шибаев поднялся и отправился в кухню за водой. Принес чашку, тронул Эмму за плечо. Она, всхлипывая, сделала пару глотков.

– Вы его больше не видели? – спросил он. – Того, кто ходит за вами.

– Нет. С тех пор, как вы… его не было. Что мне делать? – Она смотрела на него взглядом маленькой наивной девочки, своими синими глазами, удивительно красивыми и заплаканными, и Шибаев снова вспомнил опытного Алика. Что-то тут не то!

– Вам ничего не угрожает, Эмма. Я рядом, и если что… Не бойтесь. И еще раз подумайте, ладно? Может, было что-то, чему вы не придали значения.

Она проводила его до двери, заплаканная, с потекшей тушью, несчастная. Самое время пожалеть, утешить, приголубить… Остаться на ужин и вообще. Какой, к черту, ужин, Ши-Бон! Утро на дворе. Размечтался.

Он сжал ее плечо и выскочил из квартиры…

…Если бы хоть знать, где его искать, думал Шибаев. Муж ни при чем, долгов нет, Варга погиб; ни звонков, ни писем. Какая-то стерильная обстановка. И вместе с тем что-то должно быть… Не может не быть. Или может, и тогда икс – лишь ее воображение… Как сказал Дрючин, кризис среднего возраста одинокой и невостребованной девушки. Шибаев испытывал острое недовольство от мелкости и ничтожности дела, от плачущей Эммы, от себя, от отсутствия подвижек. И вообще от жизни. Как тут прикажете работать?

Что же она скрывает? Почему? Боится его, Шибаева? Больше, чем икса ?

…Около семи вечера он занял наблюдательный пункт наискось от салона Эммы. Уселся на лавку и достал газету. В зале горел свет, и он видел Эмму и бабу Аню как на сцене. Клиентов не было. Они сидели на диване, пили чай и разговаривали. Потом баба Аня засобиралась домой, начала одеваться. Они постояли на пороге – их голоса звонко раздавались на пустой улице. Наконец баба Аня ушла, и Эмма осталась одна. Шибаев видел, как она расхаживает по залу, прибирает на стеклянных полках с разноцветными флаконами и баночками, собирает какие-то бумаги и складывает стопкой на столе, собирает полотенца и выносит в подсобку. Он подумал, что нужно спросить, почему у них нет штор, видно как на ладони. И место нелюдное, и темнеет рано. Мало ли…

Она появилась на пороге в семь тридцать. Оглянулась по сторонам и быстро пошла, почти побежала, за поворот на центральную улицу. Он неторопливо поднялся и двинулся следом, стараясь не упустить ее из виду в быстро надвигающихся сумерках. Было у него щемящее чувство упущения чего-то мелькнувшего в сознании и ускользнувшего прочь. Какая-то мысль пыталась пробиться, догадка, идея… « осенение », как говорит Дрючин: «Меня постигло осенение насчет проблемы», – да так и не пробилась. Он чувствовал, что было что-то… было! Мелькнуло и исчезло. Он вспомнил головы в витрине… Казалось, они смотрели на него, пока он там крутился. Немые свидетели… Он ухмыльнулся.

Он проводил, вернее, сопроводил Эмму до ее дома, подождал, пока она откроет дверь и нырнет в подъезд. Посидел на лавочке в темном уже дворе, разглядывая ее горящие окна, и отправился восвояси. Улица была пустынна. Начал накрапывать нудный и холодный осенний дождь; лицо его стало мокрым, и он утерся носовым платком. Влага проникала за ворот; и скоро он почувствовал, что продрог.

Ему показалось, что сзади кто-то идет. Он почувствовал не столько звук, сколько взгляд, упершийся в затылок – чутье у него было звериное. Тут же появилось в загривке терпкое ощущение вставших дыбом волос. Он свернул к стене дома, остановился и зашарил в карманах плаща, давая тому возможность пройти мимо. Миновала минута, другая, но никто так и не появился. Улица по-прежнему была пуста; дождь усилился, на асфальте с шорохом вздувались крупные белые пузыри.

И тогда он, чертыхнувшись, призывно махнул рукой проезжающей машине. Увы, машина пролетела мимо, как на пожар. Поймать частника удалось лишь минут через двадцать.

Добрался Шибаев домой промокшим насквозь, с мокрыми ногами и головой, с насморком и головной болью. В самом дурном расположении духа. Алик разахался, заставил переодеться в сухое, приготовил «простудный» молочно-медово-водочный коктейль и стоял над душой, пока Шибаев не выпил. Тот и не пикнул, хотя терпеть его не мог, что доказывает, насколько было ему хреново; только попросил налить туда побольше водки…

И снились ему кошмары: убегающая Эмма и преследующая ее черная тень; кланяющаяся Эмма на освещенной сцене с цветами перед микрофоном; она улыбается и не то говорит, не то поет, а звука нет. Сцена освещена, зал погружен в темноту, там сидят не люди, а черные неподвижные фигуры, они смотрят на Эмму; большая черная машина летит по улице, беззвучно, неотвратимо, и Шибаев выхватывает Эмму из-под колес, и они падают на землю и стремительно катятся, катятся, катятся…