Инна Бачинская - Браслет с Буддой

Амбалу у входа он небрежно бросил, что босс его ждет. Тот было рыпнулся позвонить, но Эд миновал его как пустое место и прошел внутрь. Охранник только взглядом проводил здорового бугая, с таким связываться – себе дороже, отбреет так, что не зарадуешься. И накачан прилично, занимался рукопашкой, сразу видно. Короче, прошел Эд внутрь заведения по головам гостей, полностью проигнорировав амбала.

Его ждали. То есть босс находился у себя. Был это толстый неряшливый человек за пятьдесят. Все время что-то жующий. И сейчас он перекусывал на скорую руку – жевал бутерброд и запивал чаем. Звали его Борис Ульянович.

– Сделал? – спросил он вместо приветствия. – Покажи!

– Смотри! – Эд протянул папку с эскизами и уселся в кресло.

Борис Ульянович, для своих Борик, хам из хамов, все знают. Он грубит, употребляет ненормативную лексику, может скрутить фигу в качестве аргумента, но делает это так органично и необидно… Черт знает, как у него получается, что никто не обижается! Хам, но не жлоб. Поэтому персонал терпит и держится за рабочее место обеими руками.

– Ну и какого хрена ты тут налепил? – непринужденно спросил Борис Ульянович, тыча пальцем. – Это что?

– Это светильники, – объяснил Эд. – А вот это – стенные росписи, стилизация под граффити, уличный субкультурный декор, последнее слово в дизайне развлекательных публичных заведений.

– Я же сказал, надо драпировку… Видел в Нидерландах в ночном клубе, под девятнадцатый век, все розовое и голубое! Хрустальные люстры! А у тебя какая-то хулиганская пацанская хреновина. Не пойдет!

– Так у тебя тут бордель? – спросил Эд, приподнимая бровь. – Извиняюсь, не понял.

– Ты! Сам ты бордель! – возмутился Борис Ульянович. – Думай, чего городишь. У меня приличный ночной клуб, клевая программа, стриптиз, как водится, артисты-юмористы… Люд я м же надо где-то отдыхать. Надо красоту, а ты мне что суешь? Такое бомжи под мостом пачкают. Не пойдет. Переделаешь, как я сказал. Точка.

– Сколько тебе лет, Боря? Ты в каком веке живешь? Ты понимаешь, что такое идти в ногу со временем? К тебе ходит всякое быдло, понимаю, но ведь не только! Быдлу все равно, а образованным и понимающим – не все равно. От твоих розовых порнодрапировок нормальные люди рыгать будут, понял? Я художник, а ты барыга, и не вмешивайся. Я создаю искусство – ты делаешь деньги.

– Я барыга?! – Борис Ульянович вскочил с кресла. – Охренел? Да что ты себе… Пошел вон!

– Ладно, Боря, успокойся, и поговорим.

– Пошел вон! – Борис Ульянович брызгал слюной и тыкал пальцем на дверь.

Дверь приоткрылась, и заглянул служащий, привлеченный криками.

– Принеси кофейку! – приказал Эд. – У нас производственное совещание. На! Вот тебе твои драпировки! – он бросил на стол другую папку. – Я же тебя насквозь вижу.

Борис Ульянович раскрыл новую папку.

– Ну и какого ты тут строишь из себя? – сказал спустя пару минут. – Совсем другое дело.

Хозяин рассматривал эскизы, Эд пил кофе. Вышеописанная сцена могла бы произвести странное впечатление на непосвященного: ну какой, скажите на милость, наемный работник, будь он хоть самый-рассамый культовый художник, позволит себе держаться подобным образом с работодателем? Дело в том, что Эд и Борис Ульянович – старые знакомые и прекрасно знают друг другу цену. Эд в незапамятные времена оформлял Дом культуры, где Борис Ульянович трудился директором, потом кинотеатр, где он также был директором, потом театр-бурлеск, прикрытый впоследствии за неприличную программу. Их сотрудничество сопровождалось скандалами и оскорблениями, в итоге, как правило, побеждал Эд, умевший найти нужные аргументы и надавить. Нахальства и самоуверенности ему было не занимать. Так и сейчас.

– Устроим третейский суд, – сказал он. – Пусть народ рассудит.

– Чего? – не понял Борис Ульянович. – Какой еще суд?

– Третейский. Смотри, я раскладываю с одной стороны порнографию с рюшами, а с другой граффити. И зовем коллектив. Если они такие же жлобы, как ты, о’кей, я сдаюсь, – он поднял руки.

Эд разложил эскизы на столе и на диване; отступил, полюбовался. Повернулся к хозяину:

– Зови!

В кабинет бочком протиснулись человек пять, стали полукругом.

– Ребята, это эскизы вашего заведения, – сказал Эд. – Два варианта реноваций. Выбирайте, не стесняйтесь. Можете спрашивать.

Спустя полчаса все было кончено. Победил двадцать первый век. Эд собрал рисунки, разложил по папкам.

– Мне нужно подумать! – Борис Ульянович не желал сдаваться.

– Подумай. Посоветуйся с женой. Половина суммы сразу, половина после сдачи. Поужинаешь со мной? Я приглашаю.

– Иди к черту!

Эд шутовски поклонился и вышел из кабинета. Он выиграл и был горд. Он был хорошим художником, у него был талант, у него был нюх. Правда, характер подгулял. Он был по складу характера одиночка, с комплексом превосходства, полный презрения к толпе. Он был злым. Его не любили и побаивались, друзей у него не было. Да ему и не нужны друзья, он жив творчеством. По инерции и старой памяти он держался за однокашников, хотя не переваривал Славика Житкова, считая того туповатым малым, что никак не соответствовало действительности, и завидовал Игорю Белецкому, в чем не признался бы даже себе. Тот увел у него Риту… Дурацкая, нелепая история! Не вовремя подвернулась какая-то девица, Эд переспал с ней, о чем похвастался Игорю… Причем взял у него ключ, так как своей квартиры не было. Да еще и сказал самодовольно, в насмешку: вот, мол, как с ними нужно, а ты сопли жуешь! А тот возьми и расскажи Рите. Эд первый раз в жизни стоял на коленях. И последний. На центральной площади, на глазах всего города. Просил прощения. Рита вырвала руку и ушла. А он остался стоять на коленях, как побитая собака. Выпоротый напакостивший кобель.

Он помнит, как хотел убить Игоря. Представлял, как подходит к нему и бьет по голове молотком, или толкает под электричку, или сыплет яду в кофе. Закончилась не только любовь, закончилась репутация самого удачливого и нахального баловня судьбы и красавчика Эдика Кушнира. Из института он ушел, не пережил позора. Хотя, если честно, то с чувством облегчения. Человек – животное со всячинкой. Экономика, учет, цифры – это было не его. Бездетный дядька-спонсор, брат отца, удачливый предприниматель, поставил вопрос ребром: или экономика и финансовая поддержка, или – все, крест на финансах. Хороших художников раз, два и обчелся, сказал дядька. А ты… Кому ты будешь сбывать свою мазню? В переходе торговать? А потом сопьешься, как все они, и куда? Под забор?

Эд – бунтарь, поздний ребенок, помнит, как плакала мама, как отводил глаза отец, маленькие человечки, скромные и несмелые, их было так легко запугать… Дед отсидел пятнадцать лет, вернулся… Лучше не вспоминать! Страх въелся в гены. Страх ночных звонков, репрессий, нищеты, косых взглядов, соседей – всего! Упаси бог что-то не то сказать, возразить, не так посмотреть!